Роман Сенчин - Постоянное напряжение [сборник]

Похожий поднял палку к лицу. «Подбежит и ударит…» Шайтан гадал, куда он будет бить, чтоб увернуться и, может, успеть укусить… Вспыхнуло ослепительным светом, громыхнуло, и крошечный, но необыкновенно сильный камешек ударил Шайтана в бок. Ударил так сокрушительно, что опрокинул его на землю. Шайтан взвыл – взвыл не от боли, а от страха перед этой неизвестной силой, с которой неизвестно, как нужно бороться, как защищаться…

Он тут же вскочил, куснул то место, куда ударило. Почувствовал вкус своей крови… Громыхнуло опять и ударило теперь в голову. Шайтан полетел. Стало темно… Ему показалось, что он нырнул в черную теплую воду, уши сразу противно залило, защекотало, и, вместо того чтоб всплывать, перебирая лапами, он стал опускаться ниже, ниже. Вода хлынула в грудь, уже не дышалось, и то, что стучало в Шайтане всю жизнь, – остановилось.

Он мягко упал на дно. И больше ничего не было.

Когда в крольчатник Мерзляковых забрались третий раз, глава семьи Николай Федорович решил действовать. Не просто защитить свое хозяйство от разорения, но и отомстить. Так отомстить, чтобы надолго запомнили!

О способах мщения он долго не размышлял – ему ли, электрику, выбирать? Шандарахнуть током по воровским лапам, и пускай всю остальную жизнь дрожат они, ложку до рта по полчаса несут, расплескивая похлебку из его, Николая Федоровича, кроликов. Подонки…

Мерзляковы были из коренных нижнеусинцев, предки их, если верить семейным преданиям, пришли на эту землю с Урала лет двести назад. Почти сразу вслед за казаками.

Расчищали прибрежный вертепник и ставили избы, корчевали тайгу под пашню. Избы, наверное, еще тех времен, из толстенных листвяжных бревен, до сих пор составляют центр села. Приземистые, с маленькими оконцами, не раз перекрытыми кровлями, но срубы кажутся вечными – бревна точно окаменели, и гвоздя не вбить.

Стоит Нижнеусинское на берегу горной шумной реки Ус, отделенное от остального мира хребтами Саян. Всего в двух десятках километров от села – Енисей, но редко кто бывает на стрелке – скалы в тех местах лишь для альпинистов да геологов…

Горы со всех сторон, они напоминают стены, и создается ощущение, что здесь-то ты надежно защищен, укрыт от всяких бед, какие то и дело встряхивают города с их заводами, поездами, атомными станциями… Но надежность гор, как оказалось, защита зыбкая – никакие горы не спасут, не огородят, если мир захочет подмять под себя.

Вначале (случилось это годах в тридцатых) по одной из вьючных троп проложили тракт. Не в Нижнеусинское он вел, а мимо, к Монголии, но сделали и сюда свороток. Затем, вскоре после этого, организовали возле села леспромхоз, принялись вырубать тайгу безжалостно, под гребенку. Но, слава богу, бросили быстро – вывозить машин не хватало, а сплавлять невозможно, Енисей в этих местах – сплошные пороги.

Леспромхоз закрыли. Несколько лет потом местные растаскивали валежины на дрова и постройки…

Позже, в начале пятидесятых, уже на памяти Николая Федоровича, прибыли в село геологи-изыскатели, организовали здесь свою базу, устроили площадку для вертолета. Старые люди ворчали, по-староверски, хотя староверов среди нижнеусинцев и не было, сторонились пришлых, вспоминали время, когда каждый новый житель села становился событием, чуть не диковиной; он долго проверялся и уж потом, постепенно, принимался за своего или жил бирюком.

Молодежь же, наоборот, радовалась прогрессу – рейсовому автобусу, который за три часа доставлял в район, дизелям, что дают электричество, клубу с кинокартинами, танцам по субботам, концертам, машинам… И Николай Федорович был тогда молодым. Вернувшись из армии, повидав большой мир, он стал осторожно подтрунивать над отцом, который хоть и прошел в войну, считай, весь Союз и половину Европы, но не заразился «цивилизацией», а даже, казалось, был не прочь уйти глубже в тайгу, в самый дальний станок… И назло ему Николай поступил в техникум, стал не кем-нибудь, а электриком. Одним из самых тогда уважаемых, авторитетных в селе людей. Ему и довелось тянуть провода круглосуточной линии в каждую избу. Завизжали с той поры во многих дворах циркулярки, загудели сепараторы, стали синеть кое-где окна по вечерам отсветом телевизора; у сельпо целыми днями трубило из громкоговорителя радио…

Лишь недавно, сам превратившись почти в старика, Мерзляков понял – точнее, разделил – тревогу отца. Но видимо, поздно. Да и что бы могли сделать нежнеусинцы, когда вторгалась к ним эта цивилизация, будь хоть все поголовно против? Ничего, конечно. И глупо как-то противиться вроде бы облегчающим жизнь вещам. Вон хакасы, тувинцы, коренные народы, что обитают поблизости, пытались когда-то сопротивляться, но тоже сдались, стали как все; теперь, правда, силу почуяв, вернули себе шаманов, юрты, тувинцы в ламаизм ударились, вспомнили о своих древних родах, о великой, похожей на сказку, истории, и стали пришлых со своих земель теснить – много из Тувы и хакасских районов их повыехало, некоторые обосновались и в Нижнеусинском…