Томас Пинчон - Когда объявят лот 49

— А как же тогда эта марка у Коэна? "Всетишайшего Тристеро ожидаем раболепно"?

— На ранних стадиях они мало что скрывали. Позднее, когда федеральные власти закрутили гайки, они переключились на марки, с виду абсолютно кошерные, да только не совсем.

Эдипа помнила их наизусть. На темно-зеленой пятнадцатицентовой марке из колумбовской серии 1893 года ("Колумб объявляет о своем открытии") лица трех придворных, слушающих эту новость справа на марке, слегка изменены и выражают безотчетный страх. В трехцентовой серии "Матери Америки", выпущенной в 1934 году к Дню матери, цветы слева от памятника заменены венериной мухоловкой, белладонной, ядовитым сумахом и некоторыми другими незнакомыми Эдипе растениями. В серии 1947 года "Столетие выпуска первой почтовой марки" в честь великой почтовой реформы, означавшей начало конца для частных почтовиков, голова всадника "Пони Экспресс" в нижней левой части расположена под вызывающим тревогу углом, неведомым среди живых. Темно-фиолетовая трехцентовая марка обычного почтового выпуска 1954 года изображает едва различимую, угрожающую улыбку на лице статуи Свободы. На марке, посвященной брюссельской выставке 1958 года и изображающей вид павильона США с самолета, есть — слегка в стороне от крошечных фигурок других посетителей — безошибочно узнаваемый силуэт лошади со всадником. Кроме того, были еще и марка "Пони Экспресс", которую показывал Коэн во время первого визита Эдипы — четырехцентовый Линкольн с надписью "Потча США", — и зловещая восьмицентовая марка авиа на письме татуированного моряка в Сан-Франциско.

— Что ж, любопытно, — сказала она, — если статья, конечно, подлинная.

— Думаю, проверить несложно, — Борц направил взгляд прямо ей в глаза. Почему бы вам этим не заняться?

Зубная боль усиливалась, Эдипе снились бестелесные голоса, от чьей злобности не помогли бы никакие мольбы, мягкий полумрак зеркал, из которых вот-вот что-то шагнет, и ожидающие ее пустые комнаты. Гинекология не знает анализов для определения природы ее плода.

Однажды ей позвонил Коэн сказать, что подготовка к аукциону по продаже коллекции Инверарити уже закончена. «Подделки» Тристеро выставляются как лот 49. — И еще тревожная новость, миз Маас. На сцене появился новый журнальный покупщик, о котором ни я, ни какая другая фирма в округе ни разу не слышали. Это весьма необычно.

— Кто-кто?

Коэн объяснил ей, что покупщики делятся на тех, кто лично присутствует на аукционе, и тех, кто присылает заявки по почте. Заявки заносятся организаторами аукциона в специальный журнал, отсюда и название. Так уж полагается, что имена журнальных покупщиков не подлежат огласке.

— Тогда откуда вы знаете, что он вам незнаком?

— Слухи. Он действует сверхсекретно — через агента Морриса Шрифта, человека достойного, с весьма неплохой репутацией. Вчера Моррис связался с аукционистами и сказал, что клиент желает предварительно исследовать наши подделки, лот 49. Как правило, возражений не бывает, если известно, кто будет осматривать лот, если он оплатит почтовые услуги и страховку, и если все вернет в двадцать четыре часа. Но Моррис вел себя таинственно, не назвал имени клиента, не дал о нем никаких иных сведений. Кроме того, что клиент, насколько ему известно, — человек со стороны. И естественно, будучи фирмой консервативной, они ему отказали.

— А вы что думаете по этому поводу? — спросила Эдипа, зная уже немало.

— Что наш таинственный покупщик может быть из Тристеро, — сказал Коэн. — И видел описание лота в каталоге. И хочет иметь доказательства, что Тристеро находится в неофициальных руках. Любопытно, какую цену он назначит.

Эдипа вернулась в "Свидание с Эхо" и пила там бурбон, пока не село солнце и не наступила самая темная минута ночи. Потом вышла и некоторое время ехала по шоссе с выключенными фарами — хотела посмотреть, что будет. Но ангелы хранили ее. Вскоре после полуночи Эдипа опомнилась в телефонной будке в пустынном, незнакомом, неосвещенном районе Сан-Нарцисо. Она позвонила на коммутатор в бар "Все по-гречески" в Сан-Франциско и ответившему ей музыкальному голоску описала прыщавого, стриженого под ежик "анонимного инаморато", с которым она как-то беседовала, потом ждала, а необъяснимые слезы по нарастающей давили на глаза. Полминуты звякающих бокалов, взрывов смеха, звуков музыкального автомата. И он подошел.

— Это Арнольд Снарб, — произнесла она, задыхаясь.

— Я был в пра-ативной уборной, — сказал он. — Пра-астой сортир занят.