Томас Пинчон - Когда объявят лот 49

— Да, — сказала она, — не тот ролик. Сейчас его того, до последней капли крови, ха-ха.

— Это может быть ретроспективная сцена, — сказал Мецгер. — Или его осудили дважды. — Эдипа сняла браслет. Так все и шло: последовательность кадров по телевизору, прогрессия снятых предметов одежды, оставлявшая, впрочем, Эдипу в не менее одетом виде, глоток за глотком, неустанный "кошачий концерт" голосов и гитар с площадки перед бассейном. То и дело вставляли рекламу, и всякий раз Мецгер произносил «Инверарити» или "крупный пакет акций", и потом сводил все к кивкам и улыбкам. Она в ответ злилась, но по мере того, как где-то позади ее глаз распускался цветок головной боли, в ней росла уверенность, что они из всевозможных видов поведения новоиспеченных любовников, нашли единственный, заставляющий время замедляться само по себе. Ясность происходящего уменьшалась. В какой-то момент Эдипа вышла в ванную, попыталась найти свое изображение в зеркале, но не смогла. Она пережила настоящий ужас. Но тут вспомнила, что зеркало разбилось и упало в раковину. — Теперь семь лет неудач, — подумала она вслух. — Мне будет тридцать пять. — Она заперла дверь и воспользовалась случаем, чтобы наощупь, почти бессознательно, натянуть еще одну комбинацию и юбку, а также пояс и несколько пар гольфов. Ее поразила вдруг мысль, что если солнце когда-нибудь взойдет, то Мецгер исчезнет. У нее не было уверенности, что она этого хочет. Вернувшись в комнату, она обнаружила крепко спящего Мецгера в боксерских шортах — член стоит, а голова лежит под кроватью. Она заметила животик, ранее скрываемый костюмом. На экране новозеландцы и турки насаживали друг дружку на штыки. Эдипа с криком бросилась к нему, упала сверху, пытаясь разбудить поцелуями. Его сияющие глаза распахнулись и пронзили ее взглядом, ей показалось, что она смутно чувствует между грудями острие. С глубоким вздохом, который, подобно волшебной жидкости, смыл с нее всю строгость, она опустилась и легла рядом настолько ослабев, что не смогла даже помочь ему раздеть себя, двадцать минут он переворачивал, пристраивал ее то так, то сяк, и она подумала, что он похож на увеличенную стриженую девочку, которая невозмутимо возится с куклой Барби. Она даже пару раз засыпала. Проснувшись, Эдипа увидела, что ее уже трахают; она включилась в сексуальное крещендо — подобно монтажному кадру в сцене, которую снимают движущейся камерой. На улице началась гитарная фуга, и Эдипа считала каждый вступающий электронный голос, пока не дошла до шести или около того, но вспомнив, что только трое из «Параноиков» играют на гитарах, решила, что к ним, наверное, подключились другие.

Так оно и было. Совместный оргазм совпал с тем, что весь свет в доме, включая телевизор, неожиданно погас, все стало мертвым и черным. Любопытное переживание. Короткое замыкание устроили «Параноики». Когда свет включился, Эдипа с Мецгером лежали обнявшись среди разбросанных одежек и пролитого бурбона, а в телевизоре высветились отец, собака и Детка Игорь, заключенные внутри «Джастин», темнеющей по мере того, как вода неумолимо прибывала. Первой утонула собака, оставив огромное скопление пузырей. Камера перешла к крупному плану рыдающего Детки Игоря, одна рука на панели управления. Цепь замкнуло, и заземленного Детку Игоря, бьющегося в конвульсиях и жутко орущего, прибило током. Из-за голливудского искажения всяких понятий о вероятности ток пощадил отца, дав ему возможность произнести заключительную речь — попросить прощения у Детки и пса за то, что он впутал их в это дело, и посожалеть, что они не встретятся на небесах: "Твои глазки видели папу в последний раз. Тебе уготовано спасение, мне же — преисподняя." В финале его страдающий взгляд заполнил экран, звук прибывающей воды сделался оглушительным, нарастающей волной зазвучала эта странная киномузыка тридцатых годов с массивной сакс-секцией, наплывом появился титр КОНЕЦ.

Эдипа вскочила на ноги и бросилась к противоположной стенке, там повернулась и уставилась на Мецгера. — У них ничего не вышло! — закричала она. — Ах ты негодяй, я выиграла.

— Ты выиграла меня, — улыбнулся Мецгер.

— Так что сазал Инверарити? — спросила она в конце концов.

— Что с тобой будет нелегко.

Она расплакалась.

— Иди сюда, — сказал Мецгер. — Ну же, успокойся.

— Иду, — произнесла она немного погодя. И пошла.

События, между тем, не замедлили принять любопытный оборот. Если и существовало нечто, связанное с "Системой Тристеро", как Эдипа назовет это позднее, — или чаще просто Тристеро (словно некое тайное имя) — призванное положить конец ее изоляции в башне, то, рассуждая логически, измена с Мецгером явилась отправным пунктом. Рассуждая логически. Пожалуй, как раз это и будет тревожить ее сильнее всего — то, как все логически складывается один к одному. Словно (как уже показалось ей по прибытии в Сан-Нарцисо) вокруг нее совершается некое откровение.