Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— А кто же тогда мир создал? — спросил Калман. — Ты, что ли?

— Неизвестно, тесть. Никто этого не знает.

— Бог есть.

— Если Бог и есть, то Он никому не открывался и никому не приказывал налагать филактерии рабейну Тама… [109] Рабейну Там (Яков бен Меир, 1100–1171) — духовный лидер французского еврейства, комментатор Талмуда и поэт. Считал, что листки пергамента с текстом Торы должны располагаться в филактериях не так, как постановил его дед Раши. Поэтому многие религиозные евреи во время молитвы надевают оба вида филактерий — сначала Раши, потом рабейну Тама.

Калман не сдержался и накричал на Азриэла. Зять омрачил ему праздник, запутал мысли. Азриэл с Шайндл пошли прогуляться. Калман поставил перед домом стул и сел читать псалмы, но не мог сосредоточиться. Слова Азриэла не шли из головы. «А что, если он, не дай Бог, прав?» — подумал Калман. С того света никто не возвращался. Азриэл сказал: «Если на этом свете чего-то не успел — все, пиши пропало». Калман потер лоб ладонью. Если так, значит, он упустил все. Что он видел в жизни? Только тяжкий труд. Что ему толку от нажитого богатства? Он не был нигде дальше Варшавы, много лет промучился с больной женой. Калман посмотрел на поле, где зеленели высокие колосья, гораздо выше, чем во все предыдущие годы, и вдруг ему захотелось куда-нибудь поехать, не в Варшаву или Люблин, а за границу, на горячие источники. Он никогда не видел моря с кораблями, ни разу не был в горах. Он слышал про театры, где дают веселые представления, про цирки, где показывают обезьян и других диких зверей, про залы, где исполняют музыку. Люди едят марципаны и пьют бодрящие напитки, совершают променады (Калман не знал, что это такое), а он никогда не испытывал этих наслаждений. В Калмане опять пробудилось злое начало. Он, Калман, скоро помрет от тяжелой работы, и все его богатство пойдет прахом. Что-то разворуют, остальное растранжирят зятья. Он будет гнить в могиле, а Майер-Йоэл с Азриэлом — рвать друг другу глотки из-за наследства. Калман вспомнил о мудрых изречениях Екклесиаста, пошел в дом, взял книгу. Он читал и злился. «Совсем в скотину превратился! — ворчал Калман сквозь зубы. — Вол в хлеву живет лучше, чем я… Есть Бог! — сказал он себе. — Но зачем Ему нужно, чтобы я надрывался? Для чего Он создал такой прекрасный мир? Разве не для того, чтобы человек мог получать удовольствия? Разве раввины не ездят по заграницам? Была же, кажется, у какого-то ребе карета на серебряных колесах. А разве реб Менделе Витебский не нюхал табак из золотой табакерки? Разве праведники не покупают женам мехов, украшений, бриллиантов?» Калман припомнил, что даже Иска-Темерл хотела, чтобы сын женился на девушке покрасивей.

Калман больше не мог сидеть на месте. Поцеловал книгу, отнес ее в дом. Его потянуло пройтись. Юхевед хотела, чтобы он взял с собой Тайбеле, но Калман сказал, что ему надо побыть одному, он должен кое-что обдумать. Малышка расплакалась, побежала за ним. Калман пообещал, что купит ей леденцов, орехов, игрушек, но она не отставала, пока Юхевед не увела ее за руку. «Всем от меня чего-то надо!» — подумал Калман с обидой на внучку, но на душе стало тяжело: не в его привычках отказывать ребенку. Юхевед с крыльца удивленно посмотрела ему вслед: обычно для внуков он был готов на все. Калман шагал по полю, иногда останавливался, гладил пальцами колос, пересчитывал зерна. Если все пойдет хорошо, не будет ливней и града, то урожай удастся на славу. Деревья усыпаны плодами. Коровы телятся, куры несутся. Известь снова подорожала на полгроша за пуд. Лишь бы князь не отказался продлить контракт…

Вдруг Калман увидел, что кто-то идет навстречу. Человек был еще далеко, но у Калмана было острое зрение, и он узнал посыльного с вокзала. Приблизившись, тот снял шапку.

— Пану телеграмма.

Калман не знал, можно ли взять бумажку, не нарушит ли он законов праздника. Все же взял, пообещав курьеру, что заплатит ему на буднях. Посыльный поклонился. Калман попытался прочитать, но не смог разобрать почерка телеграфиста. И вдруг заметил в поле две женские фигуры. Сначала он их не узнал, но они подходили все ближе и ближе. Теперь было видно, что это не крестьянки, но еврейки не будут в праздник бродить так далеко от дома. Калману показалось, что это Клара, а с ней кто-то из подруг. Сердце забилось сильнее, он пригладил бороду, застегнул кафтан и двинулся им навстречу. А если они подумают, что он их тут поджидал?..

Да, так и есть. Та, что повыше, — Клара, вторая — Тамара, жена литвака Шалита. На Кларе соломенная шляпа с широкими полями и зеленой лентой, светлое платье, в руке зонтик. Она помахала Калману рукой в перчатке. Женщины чему-то смеялись. Еще издали Клара заговорила: