Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Не стоит благодарности, не такие уж они были счастливые. С Кларой, наверно, тебе было лучше. Ты поужинал?

— Да, спасибо.

— Кто был в столовой?

— Твой отец.

— Только он? Что он тебе сказал?

— Он тоже рассержен, но все-таки хочет, чтобы мы поженились…

Последние слова Ципкин выговорил, словно через силу. Кровь прилила к лицу, он заморгал глазами. Панна Сабина готова была рассмеяться, но снова посерьезнела.

— Чтобы я вышла за обманщика?

— Никто, моя милая, тебя не заставляет.

— Надеюсь, надеюсь. Если бы мой добрый папа мог, он бы меня заставил. Как ты с ней познакомился?

— Случайно встретились здесь, в городе.

— Любовь с первого взгляда?

— Если это можно назвать любовью.

— А что же это? Ты ей сердце разбил. Хочу у тебя кое-что спросить. Дай мне руку и пообещай, что скажешь правду. А то ты известный лгун.

— Что ты хочешь знать?

— Подойди сюда и дай руку.

Ципкин неуверенно подошел. Ладонь Сабины была горячей и влажной.

— Даешь честное слово, человек без чести?

— Даю слово.

— Сядь туда, где сидел. Не нависай надо мной.

Ципкин опустился в шезлонг.

— Она была здесь? У нас в доме?

У Ципкина дернулся кадык.

— Да.

— А в этой комнате?

— Да.

— И сидела на этой кровати?

— Если не упадешь в обморок, скажу.

— Ты же знаешь, я не склонна к обморокам.

— Да, сидела. Что еще?

Неподвижное лицо панны Сабины побелело, но в глазах светились искорки смеха, как у ее отца.

— Ты веришь, что на всем свете нет большего подонка, чем ты?

— Не знаю.

— Точно нет. Уходи и никогда не возвращайся! — Ее тон изменился. — Больше не хочу ничего о тебе слышать. Понятно?

— Понятно.

Ципкин приподнялся с кресла.

— Куда?! Я же сказала, что выгоню тебя буквально, физически. Сядь на место. Когда это произошло?

— Я числа не записал. Однажды вечером.

— Дворник ее видел?

— Нет. Ворота, кажется, еще открыты были, когда мы пришли.

— Когда она ушла? Утром?

— Нет, ночью.

— Я эту кровать выброшу. И постельное белье тоже. Не поверишь, но я что-то чувствовала. Кровать стала как чужая. Почему ты это сделал?

— Потому что ты решила разыгрывать из себя скромницу.

— А что, я должна была вести себя, как уличная девка, как та?

— Нет, зачем же как уличная девка?

— Что отец сказал?

— Чтобы мы скорее поженились.

— Скорее? Сейчас я тебя отпущу. Ты клялся мне в любви. Я с самого начала тебе не верила, первое впечатление было, что ты лжец. Ты сразу, как только появился, начал рассказывать о своих подвигах в Киевском университете и о том, как тебя заботит судьба человечества. Я тебя не обманывала, сразу тебе сказала, что не верю… Но казалось, в тебе и правда есть какая-то гуманистическая нота. Позволь спросить, что ты теперь собираешься делать?

— За границу уеду.

— С ней?

— Не будь такой наивной. Ее для меня больше не существует.

— А кто для тебя существует? Чем ты займешься за границей?

— Пока не знаю. Работать надо.

— Работать — это бомбы делать? Простонародье подначивать?

— Не подначивать, а пробуждать.

— Хорошая шутка. Кого ты способен пробудить? Ладно, можешь идти. Теперь я тебя выгоняю. Убирайся!

— Всего хорошего, Сабина. Прости.

— Всего хорошего. Не возвращайся сюда. И не пиши. От тебя даже воспоминания не останется. Как только выйдешь за дверь, ты перестанешь для меня существовать.

— Ну, прощай.

Сабина не ответила. Она снова открыла книжку, перевернула сразу три страницы и начала читать откуда-то с середины. На ее лбу пролегла глубокая морщина. Сабина покачала головой. Ципкин тихо прижался ухом к двери. С минуту он стоял в коридоре, прислушиваясь, будто ждал, что его позовут.

— Все, кончилась комедия!..

Ему подумалось, что за последнюю пару недель его дважды выкинули, как ненужную вещь.

Еще не было и десяти вечера, ворота были не заперты. Ципкин постоял, задумавшись. Закурил папиросу. На Сабину он был не в обиде, она повела себя, как обычная паненка. Но вот Клару он не понимал. Чего она хотела? Навредить ему? Ведь она прекрасно знает, что Данцигеры уже вернулись. Та еще штучка, надо было держаться от нее подальше, но теперь поздно, ничего не поделаешь… Ципкин не мог пойти домой, в свое холостяцкое жилище, ему нужно было побыть среди людей, перед кем-нибудь выговориться. Он прошел Кармелитскую и оказался на Дзельной. Окно Миреле было занавешено, но Ципкин увидел свет. По занавеске двигались тени, значит, там кто-то есть. Ципкин вошел в ворота, поднялся по лестнице. «Стало быть, так мне предначертано: проявить свою любовь к человечеству», — сказал он себе. Ципкин понимал, что эта идея не вяжется с его материалистическими убеждениями. Кем предначертано? Мысли путались в голове. «Пора покончить с фальшью! Теперь я свободен, свободен… Хватит уже вести паразитический образ жизни!» Он ощущал какую-то физическую легкость, и это его пугало. Наверно, так чувствует себя человек, которому отрезали руку или ногу. Все средства к существованию он потерял, разве что уроки давать… Ципкин постучался три раза, и Миреле открыла дверь.