Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Эй! В гостиницу!

— В какую?

— В недорогую. Девчонке переночевать негде, комната нужна.

Кучер сдвинул на затылок баранью шапку.

— Есть тут поблизости, во Млынове. Садитесь, пан. Только не знаю, найдется ли свободный номер.

— Ничего, если не найдется, я тебе голову не оторву.

Люциан и Кася сели в сани. Ехать и правда оказалось недалеко. Проехали по Кармелитской, потом по Новолипе. Гостиница оказалась старым, облупленным зданием. Люциан расплатился с извозчиком, и тот сразу же уехал. Люциан и Кася вошли внутрь. За стойкой, возле стены, увешанной ключами, стоял низенький кудрявый человечек в плюшевой куртке, с огромным носом и маленькими блестящими глазками на круглом лице, так изрытом оспой, что оно напоминало кусок швейцарского сыра.

— Эта девочка — сирота, ее мать когда-то у моего отца в поместье служила. Ей переночевать негде. Найдется свободная комната?

— Метрика есть у нее?

— Есть метрика? — спросил Люциан Касю.

Она не ответила.

— Кажется, есть какая-то бумага у нее в вещах. Но надо взглянуть. Я ее только на одну ночь оставлю. Завтра найду ей жилье.

— Сколько ей лет?

— Шестнадцать.

— Шестнадцать? Не похоже. Пан останется с ней на пару часов или сразу уйдет?

— А какая разница?

— Разница в оплате.

— А если останусь?

— Два рубля будет стоить.

Люциану показалось, что портье подмигнул.

— Хорошо, пусть два рубля.

— Деньги вперед.

Люциан вытащил из кармана десятку, которую дала ему Фелиция. Портье поднес банкнот к лампе, посмотрел на свет и сказал:

— Ключ — еще десять копеек.

— Да что ж это такое? Ну, ладно.

— И два девяносто в залог.

— Какой залог?

— Такой залог.

Мужчины посмотрели друг на друга, портье снова подмигнул. «Жаль, пистолета нет, — подумал Люциан. — А то влепил бы ему маслину между глаз». Портье отсчитал пять рублей сдачи.

— И когда мне залог вернут?

— Когда увижу, что все в порядке.

Откуда-то появилась рябая баба с ведром помоев. Она была босая, Люциан никогда не видел у женщины таких огромных ступней. Ее свиные глазки хитро блестели, она словно хотела сказать, что всякого повидала и все понимает с одного взгляда. Кудрявый человечек нерешительно протянул ключ.

— В двадцать восьмом прибрано?

— Для кого это?

— Вот девочка, сирота.

— Сирота, говоришь? Я тоже сирота. Твои вещи? Пойдемте со мной, господа.

Баба поставил ведро, зажгла свечу в жестяном подсвечнике и повела Люциана и Касю наверх по лестнице, такой узкой, что было трудно идти. В коридоре, тоже очень узком, баба остановилась отдышаться. Двери напомнили Люциану о тюрьме. На полу стояла корзина с грязными простынями и наволочками, у стены — метла. В одной из комнат кто-то играл на гармошке. Пахло пылью, как на заброшенном чердаке, и еще чем-то непонятным. Слышался мужской голос и женский смех. Ключ не подошел, баба так и сяк крутила его в замочной скважине, но без толку. Тогда она отдала Люциану подсвечник и с силой двинула в дверь плечом. Из темноты в нос ударил запах гнилой соломы. В тусклом свете свечи Люциан не сразу смог разглядеть убогую обстановку. На полу лежала рогожа, у стены стояла железная кровать, вместо простыни накрытая дерюгой. Еще в комнате был сломанный комод и единственная табуретка. Подушка была набита пером, а не пухом, одеяло в заплатах. Рябая горничная наклонилась и вытащила из-под кровати ночной горшок:

— Ну, вот, если надо…

Люциан протянул ей десять грошей.

— И все? Я за свой труд меньше злотого не беру.

Люциан еле сдержался, чтобы не плюнуть ей в рожу.

— На злотый.

— Свечку погасить не забудьте, а то еще пожар устроите.

— Здесь же холод собачий.

— Утром затоплю. Тяга слишком сильная, все тепло через трубу улетает.

Баба вышла. Люциан попытался запереть дверь, но ключ не поворачивался в замке. Цепочка была без крючка.

— Ну, снимай шаль. Проголодалась?

— Нет.

— Тогда давай ложиться спать.

— А ты домой не пойдешь?

— Я с тобой останусь.

— А где ты ляжешь?

— С тобой в кровати.

Во взгляде Касиных серых глаз была и детская невинность, и взрослая хитринка.

Реб Менахем-Мендл Бабад сидел у себя в раввинском суде на Крохмальной, десять и изучал «Пней Иешуа» [125] «Пней Иешуа» — комментарий к Талмуду, сочинение рабби Янкева-Иешуа Фалька (1680–1756). . На столе лежал том Талмуда, были разбросаны листы рукописи, стояла чернильница со стальным пером. Поднявшись рано утром, реб Менахем-Мендл сам поставил самовар, закурил трубку и сел писать комментарии. Днем не было времени, очень много мужчин и женщин приходило за советом. К раввину обращались даже воры и проститутки. Они просили высчитать, когда годовщина смерти кого-нибудь из их родственников — единственная заповедь, которую выполняли эти люди. В помещении суда стоял ковчег со свитком Торы, конторка, чтобы класть молитвенник, и подсвечник: посетители приносили длинные свечи, которые зажигают по умершим. Да, Крохмальной улице нужен был раввин, но платить ему — это другой вопрос. У реб Менахема-Мендла был помощник, который собирал для него деньги, но, во-первых, он брал себе двадцать процентов, во-вторых, жена раввина Тирца-Перл подозревала, что он подворовывает. С каждой неделей становилось все хуже. В Варшаве платишь постоянно. За квартиру — не на год вперед, а каждый месяц. Масло покупают лотами, молоко квартами, дрова вязанками, картошку фунтами. Каждый поход в мясную лавку или на рынок был для Тирцы-Перл унижением. Она даже фунта мяса не могла купить, брала три четверти. В Варшаве едят много, соседки готовили огромными горшками. Благодаря торговле с Россией в Польше настало изобилие. Евреи, чтоб не сглазить, зарабатывали хорошие деньги. Строились здания, открывались магазины. Рядом с домом реб Менахема-Мендла была чулочная мастерская, ткацкая мастерская и фабрика по производству содовой воды, не говоря о сапожниках, портных, столярах, резчиках, скорняках и Бог знает о ком еще. Да, евреи торговали и богатели, но раввин — не торговец. Чего ему не дадут, того у него и не будет.