Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Нет, старость оказалась совсем не такой, как он себе представлял. Когда-то Калман думал: чем белее борода, тем чище мысли. Можно спокойно сидеть над книгой, позабыв о глупостях, которые не дают покоя молодым. Не тут-то было. Злое начало не покидает даже тех, у кого уже правнуки. Да, Калман стал прадедом, у дочери Юхевед Тайбеле был ребенок. У самой Юхевед, которая родилась, когда Калману было восемнадцать, уже не было месячных. Она носила чепец и очки и целые дни напролет просиживала над «Менойрас гамоэр» [62] «Менойрас гамоэр» («Источник света») — дидактическое сочинение рабби Ицхока Абугава (XIV в., Испания). и «Нахлас Цви» [63] «Нахлас Цви» — перевод на идиш книги «Зогар», выполненный рабби Цви-Гиршем Хочем в начале XVIII в. . А вот он, ее отец, не мог так много времени проводить с книгой. Нечистые мысли лезли ему в голову даже на молитве. По ночам воображение не давало уснуть — как тогда, когда он овдовел и собирался жениться на Кларе. Ямпольские сваты осаждали Калмана. Предлагали даже восемнадцатилетнюю девушку, дочь меламеда. Калман знал, что по Закону он может и даже должен жениться. Как говорит стих, «Утром сей свое семя и вечером не предавайся праздности». Но все-таки он не мог решить, как поступить. Когда Калман видел, как Даниэл Каминер, отец Клары, каждый год справляет обрезание, ему становилось не по себе. Зачем рожать детей на старости лет? Чтобы они сиротами остались? Никто не знает, что будет завтра. Жениться на молодой он не хотел, а сваты пока что не предложили Калману женщину, которая бы ему понравилась. Молодых он опасался, а старые — они и есть старые, у них взрослые дети и внуки, которых они хотят обеспечить. Короче, годы шли, а Калман оставался один.

Он перебрался в дом, где когда-то жил с Зелдой, и устроил там небольшую синагогу. Заказал шкаф для свитков Торы, расставил на полках Талмуд, Мишну, «Эйн Янкев» и другие книги. Была там и бима, и конторка со светильником, и даже медная кружка для омовения рук. У входа в память о Зелде постоянно горел светильник. Была в доме и комната для гостей. Иногда в поместье появлялись странники, собиравшие деньги на издание книги или для бедных невест. Пожилая еврейка из Ямполя помогала Калману вести хозяйство. Он уделял внимание каждому гостю, сам стелил постель и присматривал, чтобы сено было свежим, а белье чистым, давал на дорогу несколько злотых, иногда — меру ржи или ячменя. Бывало, гостей приезжало столько, что набирался миньян, но такое случалось лишь пару раз в году. Обычно Калман молился в одиночестве. В талесе и филактериях он шагал по комнате, останавливался у окна, смотрел на поля и печи, в которых обжигали известь. Что-то он приобрел в жизни, что-то упустил. Одна жена умерла, другая изменила. Дочь выкрестилась. Слава Богу, она у него не единственная. Юхевед — достойная жена и мать, Ципеле — и вовсе праведница. А он, Калман, так и остался висеть в воздухе.

Он молился и размышлял. Прикасался к филактериям и целовал кончики пальцев, поворачивался к восточной стене и читал «Шмойне эсре» [64] «Шмойне эсре» («Восемнадцать [благословений]») — одна из обязательных молитв трех будничных богослужений. . Хорошо, что он построил у себя синагогу, Калмана спасает ее святость, здесь он может побыть наедине со своими думами и заботами. Калман знал, что шкаф со свитком нельзя открывать просто так, но иногда ему очень хотелось отодвинуть завесу и открыть дверцу. Дерево внутри — красное, как вино. Свиток в бархатном чехле прислонен к задней стенке, на нем корона с колокольчиками, на цепочке висит указка. Калман ясно ощущал запах райских благовоний. На пергаменте записана Тора, которую Моисей получил на горе Синай. Калман наклонялся и осторожно прикасался к свитку губами. Он, Калман, умрет, но Тора, которую он велел написать, будет жить и передаваться из поколения в поколение. Ее будут читать с бимы, будут целовать и танцевать с ней на Симхас-Тойру. На чехле золотой нитью вышита шестиконечная звезда и написано, что этот свиток Калман, сын Ури-Йосефа, заказал в память о своей жене Зелде, дочери Хаима-Дувида. Даст Бог, это зачтется Калману на том свете. Кто будет молиться за его душу, когда он умрет? Саша, что ли, Кларино сокровище?

Зимними ночами, когда Калман не мог уснуть, он вставал и шел в свою синагогу. Стучал в дверь, чтобы предупредить души умерших, входил, зажигал керосиновую лампу, подвешенную над столом, брал с полки Мишну и садился читать. За окном свистел ледяной ветер. В замке, где Калман когда-то жил с Кларой, теперь находился офицерский клуб. На мили вокруг тянулись поля и леса. Сколько же в них обитает всякой нечисти! Но тут, среди книжных полок, у теплой печи, Калман надежно защищен: тут обитает Дух Божий. Два позолоченных льва на карнизе шкафа поддерживают гривами скрижали, на двери мезуза в резном футляре. Над каждой книгой парила душа ее автора. Калман читал, негромко напевая. Он не помнил, где впервые услышал этот мотив. Казалось, слова Мишны просты и ясны. Здесь говорится о быке и осле, здесь о воровстве, здесь о свадьбе и разводе. Но есть в вечных словах и тайный, неуловимый смысл. Каждая буква наполнена святостью. Рабби Иешуа, рабан Гамлиэл, рабби Элиэзер — все они здесь, рядом. Мудрецы разговаривают с Калманом, как деды с внуком, объясняют, что можно, а что нельзя, что чисто, а что нечисто. Ему не продали Тору, как кота в мешке, не будь рядом помянут, но взяли его, Калмана, в компаньоны…