Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

— Что ты голый у окна стоишь? Простудишься.

— Ты что? В такую жару?

— Можно и в жару простыть. В городе болезни ходят. Хотя откуда тебе знать? Ты, кроме своих сумасшедших, ничего не видишь.

Юзек куда-то спешил. Азриэл знал, что у них «кружок», гимназисты тоже играют в революцию. За такое нередко выгоняют из гимназии, могут и в тюрьму посадить. Апухтин, куратор Варшавского университета, фактически представляющий в Царстве Польском Министерство просвещения, ввел строгий режим. Азриэл сколько раз предупреждал сына, что, если его поймают или хотя бы в чем-нибудь заподозрят, он больше не сможет учиться, потому что исключенных гимназистов заносят в черный список. Из-за революционных брошюрок и речей, которые друг перед другом произносят кружковцы, Александр Третий своей политики не изменит. Но Юзек делал вид, что даже не понимает, о чем ему говорят. Вот и сейчас он твердил, что собирается на Вислу купаться. Шайндл помогала девушке накрывать на стол и исподлобья посматривала на сына. Азриэл опасался, что Юзека арестуют, но Шайндл гораздо больше боялась, как бы он не утонул. В газетах все время пишут об утопленниках. Шайндл прекрасно знала, что мальчишки вытворяют на реке: катаются на лодках, ныряют и кувыркаются в воде, заплывают далеко от берега, чтобы показать, кто из них лучший пловец. А вдруг, не дай Бог, судорога? Река каждый день принимает новую жертву.

Но говорить без толку. В этой семье у каждого свои любимые фокусы. Быстрее, быстрее, наскоро глотают завтрак, не жуя, и бегом из дома. Даже Зина минуты не может посидеть спокойно: подружки ждут. Она танцевать учится. Теперь Азриэл не принимал пациентов по утрам. Вместо этого он уходил в больницу, а оттуда — в амбулаторию на Граничной улице. Домой он возвращался после четырех, обедал и шел в кабинет. Принимал он с шести до восьми, но «психи», как Шайндл называла пациентов, часто приходили раньше.

— Ну, любимая, до свидания.

Азриэл поцеловал Шайндл, обнял и нежно прижал к себе. Встав с постели, он выглядел усталым, под глазами синеватые круги. Но стоило ему умыться, поесть, надеть желтый костюм, замшевые туфли и повязать галстук, как он снова становился внушительным, сильным и элегантным — настоящий доктор. Шайндл еле удержалась, чтобы не сплюнуть от дурного глаза.

— Приходи пораньше. И так слишком много со своими сумасшедшими возишься. Поосторожней там с ними, а то мало ли что.

— Не беспокойся, все будет в порядке.

— Буду тебя ждать.

И Шайндл, встав на цыпочки, еще раз поцеловала его на прощанье.

Высокий молодой человек с длинным носом и серыми глазами за толстыми стеклами очков говорил по-польски:

— Доктор, ваш диагноз я заранее знаю: мания преследования. Врачи выучат одну фразу и повторяют ее друг за другом. Но почему мания? Разве не бывает, что кого-то преследуют на самом деле? Нас, евреев, преследуют уже две тысячи лет. Значит, у нас у всех мания? А если можно преследовать целый народ, почему не может быть, чтобы преследовали одного человека? Доктор, меня преследуют, это чистая правда. Все: отец, мать, сестры, братья. Если в доме что-нибудь ломалось, всегда виноват был я. Мальчишки кинут камень и стекло разобьют — я получаю взбучку. Сбежал из дома, стал экстерном, но меня проваливали на всех экзаменах. Я знал предмет лучше всех, но получал двойку или даже единицу. Профессор только посмотрит на меня, и я уже знаю: все, он меня срезал. Потом поступил в Житомирскую учительскую семинарию — то же самое. Все меня терпеть не могли: преподаватели, ученики, даже раввин, который там Библию преподавал. Когда по улице иду, на меня непременно каждая собака залает. Бросаются со всех сторон, боюсь, на куски порвут. Прихожу недавно к одному знакомому христианину, выбегает собачонка с таким визгом, будто ее режут. Гой глаза вытаращил. «Этот щенок, — говорит, — в жизни ни на кого не тявкнул. Хоть за ухо таскай, он только хвостом вилять будет». А когда меня увидел, словно взбесился, его еле от меня оттащили. Вы мне верите, доктор? Нет, не верите. Как вы можете поверить, если у вас в книге такое не описано.

Я по натуре романтик. Люблю прекрасный пол. Если мне женщина нравится, я для нее на все готов. Подарки посылаю и всякое такое. Но едва доходит до серьезного, ее будто подменяют. Вдруг начинает меня ненавидеть, такая злая становится, что глазам не верю. Они и сами не понимают почему. Одна — ее муж в семинарии преподавал, на тридцать лет ее старше — как-то сама сказала: «Что это со мной? Вы худшие чувства во мне пробуждаете». Все делала мне назло. Такие пакости выдумывала, расскажу, не поверите. Скажете, я либо лжец, либо сумасшедший. Отравить меня пыталась. Что вы так смотрите, доктор? Я знаю, не верите. Так все говорят, кто страдает так называемой манией преследования. А как же те, кого действительно отравили? Вы знаете, сколько их? Есть об этом какая-нибудь статистика? Был у нас в городе один еврей. Женился, а ровно через год препровождал жену на кладбище. Один раз, другой, третий, четвертый. Его убийцей прозвали. Случайность? Я не утверждаю, что он их травил. Отравить и словами можно. Вы, конечно, древнееврейский знаете. «Много посланцев есть у Него» [49] Из комментария Раши к Книге Исход, 16, 32. . Чтобы убить, нож не нужен. Не верите? Ну что ж. Когда-то и в метеоры не верили. Боялись правды. Люди предпочитают пребывать в неведении, пока возможно. Вы бы поверили, что курица может ненавидеть человека? Была у нас курица, так она меня ненавидела. Взлетала и пыталась мне глаза выклевать. Я тогда в школе учился. Однажды из-за этой курицы все книжки, все тетрадки в грязь уронил. Да, доктор, она со мной войну вела. Смешно? Мне самому смешно. Был бы я фанатиком, сказал бы, что в нее бес вселился. Но поверьте, доктор, я нормальный человек, нормальнее многих других. Не иначе как во мне есть дух какой-то, или жидкость, или магнетизм — назовите как хотите. Иногда думаю: «Вот бы эти профессора увидели!» Да если бы они хоть тысячу раз увидели, все равно бы не поверили.