Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

— Кларочка, они тебе не чужие, — нахмурилась Целина. — Твои братья и сестры как-никак.

— Конечно, конечно.

— А Саша и так не беден.

— Да у меня же ничего нет! — всплеснула руками Клара. — Если бы не Саша, я бы в богадельне померла.

— А нам все пригодится, — сказала Целина. Вот что делает с людьми бедность.

Мать и дочки ушли с полными руками. Клара сама всё им отдала, но эти родственнички, которых на старости лет наплодил ее отец, так и остались для нее чужими людьми. В завещании Клара все отписала Саше. В этот раз она не приказала служанке сжечь ароматическую бумажку. После ямпольских гостей девушка сделала уборку и даже пожаловалась, что те принесли с собой блох. Саше надо было ехать в Ямполь по делам, Яша Винавер в последние дни часто бывал занят. Он сказал Кларе, что должен уехать за границу, но пока она полностью не выздоровеет, он не тронется с места.

— Право, не понимаю, что вы во мне нашли, Яков Моисеевич, — кокетливо сказала Клара. — Старая, больная женщина…

— Я тоже уже не мальчик.

— Могли бы и кого-нибудь помоложе себе найти.

— Помоложе у меня уже были.

— Неужели хотите вдовцом остаться?

— Фу, Клара, что вы такое говорите? Никто не знает, сколько ему отпущено…

Однажды, когда за окном синели долгие летние сумерки и по лицу Клары скользили вечерние тени, Яша Винавер ей признался: он влюбился в нее, еще когда она встречалась с Миркиным. Дело в том, что Миркин ее оклеветал. Он рассказал о ней столько гадостей, что Яша ее возненавидел. Но вскоре ненависть превратилась то ли в любовь, то ли в вожделение. Ночами, когда Клара была с Миркиным, Винавер не мог сомкнуть глаз. Он пытался намекнуть ей о своих чувствах, но она отвечала насмешками и презрением. При каждом удобном случае она подчеркивала, что Яша — всего лишь слуга и прихлебатель. Один раз, когда они втроем, покойный Миркин, Яша и Клара, играли в карты, Клара стала насмехаться над всякой прислугой, лакеями, чистильщиками сапог и при этом хитро посматривала на него, на Яшу. Тогда он так разозлился на нее, что твердо решил отомстить. А месть будет такая: он добьется ее любви, и Клара будет принадлежать ему…

— Значит, это все-таки вы написали то письмо? — спросила Клара.

— Да я об этом письме вообще не помнил. Это мне Миркин его продиктовал.

— Нет, Яков Моисеевич, ничего он вам не диктовал. Вы сами написали.

— Да нет же, честное слово…

— Вы, вы…

— Богом клянусь, не было такого.

— Ничего, в любви, как на войне, все средства хороши, — заключила Клара.

И после долгого молчания добавила:

— Останусь жива — выйду за вас…

Но видно, Кларе не суждено было остаться в живых. Ей стало хуже, приступ повторился. Профессора снова собрались на консилиум и решили, что ничем не могут помочь. Теперь на все воля Божья. Клара впала в забытье. Это было что-то наподобие летаргии. Она уже не различала, день сейчас или ночь. Ей снились сны, непонятные и бессвязные. Клара была одновременно в Варшаве и в Америке. Вот она едет на поезде, а вот уже на пароходе, как будто поезд заехал прямо на палубу. «Как же так? — удивляется Клара. — Не могли же по воде рельсы проложить. Наверно, это сон. Я больна. Я умираю…» Она вспомнила, что умирающий должен прочитать исповедальную молитву, и тут же об этом забыла. Скоро здесь будет Александр. Кларе снится, что он отправился в какое-то путешествие. Наверно, он ошибся: вместо того чтобы приехать к ней, он уехал куда-то в Индию или Китай, к диким племенам, где правят ханы, калифы и магараджи. Султан хотел выдать за Александра свою дочь, но тот ее отверг. Ведь он должен ехать к ней, Кларе. Александр подкупил евнухов, но кто-то на него донес. Кто бы это мог быть? Конечно, Яша Винавер! Всё, больше Клара никогда ему не поверит, чем бы он ни клялся, подлый предатель. Но как он оказался в Индии, если вот он, сидит на стуле и что-то ей говорит? Прикидывается, что верен ей. «Это все мое воображение. Какая Индия?»

На секунду вернулось сознание, все прояснилось.

— Компресс для пани.

Сиделка положила Кларе холодный компресс на грудь, дала лекарство. Клара с трудом проглотила, не почувствовав вкуса: она была слишком погружена в себя. С ней происходит что-то очень странное. Клара подняла руку, но увидела, что рука по-прежнему лежит на одеяле. Будто у нее две пары рук, одна пара внутри, другая снаружи. Та, поднятая рука — прозрачная, через нее видны часы на стене, спинка стула, изразцовая печь. «Мне кажется или так и есть?» И ног у нее тоже две пары, и две головы. «Кто-нибудь видит, что со мной происходит? Нет, они не замечают». У Клары теперь два тела, и новое, легкое и прозрачное, выходит из старого, тяжелого и больного, как из футляра. «А может, это не тело, а душа? Что это, агония? Или я уже умерла?» Нет, она жива. Служанка зажгла лампу. Яков Моисеевич внимательно читает газету. Что там так его заинтересовало? Кларе стало смешно. Она сбрасывает оболочку, как птенец, который вылупляется из скорлупы. Когда-то Кларе снилось, что она летает, но теперь это не сон. Ее новое тело, легкое, воздушное, поднимается над кроватью. Клара парит под потолком. Внизу — стол, стул, Яков Моисеевич. Она заглядывает в газету, которую он читает: кто-то ушел в отставку. Клара смотрит на кровать. Господи, это же она! Лежит, больная, бесчувственная, бледная. Умерла? Нет, пока жива. Дышит. Но почему Клара, парящая под потолком, совершенно равнодушна к той Кларе, которая лежит в постели? Ни жалости, ни сочувствия. Коротко подстриженные волосы, слюна на подбородке… Нет, это не она, а всего лишь оболочка, одежда. Даже не одежда, а нечто, чему и названия-то нет. Получится ли подняться повыше? Потолок, стены? Они ей не помешают. Клара делает одно движение, и вот она снаружи, на улице. Она видит окна, балконы, деревья, луну в небе. Хочется лететь дальше, но что-то не пускает. Что это? Какая-то непреодолимая сила. Клара снова пролетает сквозь стену и оказывается в комнате. Ее тянет к той Кларе, у которой бьется сердце. Еще мгновение, и она становится одним целым с той больной женщиной…