Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

— Цудекл, прекрати! — воскликнула Ханеле, разрезая на порции курицу. — Зачем ты дразнишься?

— Кто дразнится? Это древняя культура. У каждого народа свои церемонии. Обычай трубить в рог существует, наверно, с каменного века. Им подавали сигнал к военным действиям. Когда был Храм, раструб рога отделывали золотом, а по бокам того, кто в него трубил, стояли еще двое трубачей.

— Еще двое? Зачем?!

— Вон, спроси дядю Азриэла, если не веришь.

— Да, это так.

— Мне-то откуда знать, я ж Тору не учила. Он мне всякие небылицы плетет, а я уши развешу и слушаю. Но одно я знаю: праздник есть праздник. У гоев, не будь рядом помянуты, тоже свои праздники. У них это называется «Новы рок» [145] Новый год (польск.). , — показала Ханеле свои познания.

— Совершенно верно!

— Эх, дядя Азриэл, грустно мне что-то! — вздохнула Ханеле. — Вы б видели, как у нас дома праздники справляют! Маменька на Рошешоно и Йом-Кипур золотое платье надевает до пят. Как наденет, в доме светло становится. И золотая цепочка есть у ней, тяжелая такая, это ей еще бабушка подарила, царство ей небесное. Папенька в молельню ходит, а у маменьки свое место в синагоге, у самой перегородки. Молитвенник у нее с серебряной застежкой. Как подумаю, что маменька с сестрицей сейчас на молитве, а я тут одна, без них, аж плакать хочется…

В ее глазах блеснули слезинки.

— Ну, распустила нюни! — засмеялся Цудекл, но тут же стал серьезен.

Ханеле ушла на кухню. Слышно было, как она всхлипывает и сморкается.

— Кровь не вода, — заметил Азриэл.

— Дядя, сколько можно за это цепляться? Рано или поздно все равно придется с этим покончить.

— Цудекл, нехорошо это.

— Что нехорошо, дядя Азриэл? Сменяются поколения, сменяются эпохи. У мазовшан тоже были свои обычаи, они были язычниками, поклонялись Бабе Яге и прочей нечисти. Сейчас они христиане. Если бы все держались за прошлое, не было бы эволюции.

— Для них переход в христианство был прогрессом. А в чем заключается прогресс для нас? Раньше у нас была богатая духовная жизнь, а теперь мы остались с пустыми руками.

— Выработается что-нибудь другое. Мы живем в переходный период. Нельзя останавливаться на полдороги. Наши законы происходят из Индии или даже не знаю откуда… У них там точно такие же законы насчет женских кровотечений. А запрет есть трефное происходит от табу африканских негров. Ей-богу, дядя Азриэл, гордиться нам нечем. Мы и Десять заповедей откуда-то позаимствовали.

— Если верить библейской критике, у нас вообще ничего нет. Вся Тора — одна сплошная ошибка.

— Вот именно. И не надо бояться смотреть правде в глаза.

— Да, но что тогда остается? С научной точки зрения сад и подвал с затхлым воздухом имеют одинаковое право на существование, но в подвале можно задохнуться. И потом, если правду — как вещь в себе — все равно невозможно постичь, если наука субъективна, утилитарна, если она фактически всего лишь фантазия, значит, можно выбирать что хочешь. Так зачем отбрасывать золото и выбирать грязь? Если бриллиант и уголь суть одно и то же, то почему бы не выбрать бриллиант?

— Потому что бриллианты бесполезны, а на угле работают фабрики. Я имею в виду каменный уголь, а не тот, которым прокаливают плиту перед Пейсахом. Дядя, вы ошибаетесь. По Канту, действительность — не фантазия, не сон. Шопенгауэр опровергает второе издание «Критики», а фактически второе издание — это и есть настоящий Кант. Кант — это не Беркли.

— Как бы то ни было, истины не знает никто.

— Дядя Азриэл, а что вы делать-то собираетесь? Ольга мне рассказала. Знаете, опасно это.

— А чего тут опасного? Нигде не написано, что один человек должен содержать десятерых. Зине уже двадцать, пора самой на хлеб зарабатывать. Я не хочу людей обманывать, чтобы Ольгины дети ходили в частную гимназию. Мой отец жил на шесть рублей в неделю, значит, и я смогу. А честным трудом можно и по пятнадцать-двадцать добывать.

— Вы серьезно?

— Совершенно серьезно.

— Но ради чего? Стоит ли овчинка выделки?

— Понимаешь, Цудекл, то, что они называют нервами, на самом деле духовная болезнь. Не могу забыть, как однажды мама сказала, царство ей небесное: «Взяли и назвали злое начало нервами». Наши деды не были нервными, хотя их гнали и мучили. Зло было для них не болезнью, а испытанием. Нервные болезни, как теперь стало понятно, это результат отрицания души и свободы воли. Грешник, о котором говорится в псалмах, нервный, потому что он как перекати-поле — катится, куда ветер дует. А праведник — как дерево с глубокими корнями. Если человек знает, чего хочет, он не будет нервным. Ко мне женщины приходят. Их мужья стонут, когда надо по векселю заплатить, а они с любовниками по курортам ездят. Творят черт-те что, да еще они и нервные, видишь ли. Начитались в книжках про любовь и счастье, а у самих дома вредная свекровь, старая мать и забитый муж. Все они на одном помешались: удовольствий хотят. Боятся, не успеют взять от жизни все. У евреев не принято было приносить мужей в жертву женам. Нашим матерям и бабкам никогда легко не было. А теперь семья стала Молохом, современная женщина — что-то наподобие идола. Напудрит личико и идет по костям. Их дочери вырастают антисемитками, ненавидят евреев, как пауков. О любви болтают, но всем подавай врачей да адвокатов, и несчастные отцы с ног сбиваются. И чем тут поможет гипнотизм? Не хочу я поддерживать это зло.