Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Откуда поэт это знает? Может, возносился на небо и говорил с Богом? Почему он не сомневается, что Бог есть и что Ему так дороги праведники? На чем построена его уверенность? Верил ли он в бессмертие души, в воскресение мертвых? Если нет, то где праведники будут счастливы? На этом свете, здесь, где войны, эпидемии, голод, нужда? Видно, что ему не нужны доказательства, для него это аксиома. Раши считает, что сомнение само по себе относится к категории зла. Но он приводит кое-какое доказательство. Возможно ли, чтобы тот, кто создал глаз, сам не видел, кто создал ухо, сам не слышал? Чтобы тот, кто дал человеку разум, сам чего-то не понимал? Да, это хороший старый довод, лучшего нет. Но из чего следует, что зло будет наказано? Это построено на опыте? Или утверждается априори, как религиозный постулат? Этот поэт мыслил отчасти, как Спиноза или Кант, или же был всего лишь наивным человеком, который не задумывался над вопросами познания?

Допустим. Но как тогда получилось, что на псалмах выросли такие люди, как отец, мать, дед, Калман, а на Гегеле — Бисмарк, Мольтке, прусские юнкеры и те, кто стреляет и бросает бомбы? Можно ли такого человека, каким был отец, воспитать на Декарте, Спинозе, Канте, Фихте? Нет, никогда. Пусть это всего лишь темнота, духовное болото, но на этом болоте вырастают цветы, в то время как на их вершине ползают змеи. Кто хочет посадить сад, не спрашивает, логична ли земля, ясна ли, симметрична, прозрачна. Он спрашивает только одно: что может тут вырасти? А как оно будет расти, заранее не знает в точности ни один ботаник…

Открылась дверь. На пороге стояла Ольга в шлафроке и домашних туфлях.

— Что ты вскочил среди ночи? Это что за книга? Ты молишься?

— Нет, не молюсь.

— Сам не спишь и мне не даешь. Что-то случилось?

— Ничего.

— Любимый, что с тобой?

Азриэл опустил голову.

— Не могу я вести такую жизнь.

— Какую? О чем ты?

— Не могу больше быть гоем.

— Ты не гой. Если хочешь, ходи в синагогу хоть каждый день. Я не против.

— Не в этом дело.

— А в чем же? Ты никому ничего плохого не делаешь, а за мои грехи ты не в ответе.

— Ты тут ни при чем, Ольга.

— Да что случилось-то? Ты же врач, а не спекулянт какой-нибудь. Честно свой хлеб зарабатываешь.

— В этом, кстати, я тоже не уверен. Я никому не помог, никого не вылечил.

— Ну, стань интернистом, выписывай касторку. А к кому идти тем, у кого нервы больные?

— Ко мне им идти бесполезно. Остаются такими же, как были.

— Ты не Бог. Если бы кто-то другой мог их вылечить, они бы к тебе не обращались.

— Ладно, Ольга, это долгий разговор. Иди ложись.

— Зачем? Раз уж проснулась, теперь несколько часов уснуть не смогу. Может, чайник тебе поставить?

— Нет, спасибо.

— Если ты меня разлюбил или мои дети тебе мешают, говори прямо. Я ко всему готова. Наверно, поэтому на меня беды и сыплются.

— Ольга, что ты болтаешь? Я люблю тебя. Просто не спится.

— Что это за книга? Сидишь, бормочешь, как мой дедушка Берл. Он тоже среди ночи просыпался и начинал вот так бормотать. Бабушка всегда ругалась.

— Так ведь я как раз из таких родом.

— А я, по-твоему, из каких? Но обратной дороги нет. Человек всегда идет вперед. Что ты собираешься сделать? Разрушить все, что мы потом и кровью выстроили?

— Ты хотя бы христианка, а я ни христианин, ни еврей. Вишу в воздухе. Стефана Ламу застрелили. Помнишь такого? Это моей сестры… отец ее ребенка.

— Кто застрелил?

— Не знаю, кто-то из них.

— А ты-то здесь при чем? Я почувствовала, что тебя что-то гнетет.

— При том, что живу так же, как они. Такая же пустота. Еще чуть-чуть, и тоже возьму револьвер да застрелю кого-нибудь.

— Пока что стреляют они, а не ты.

— А что сможет меня удержать? Забочусь только о теле, а не о душе. Светская жизнь — это убийства, разврат и подлость.

— Да брось. А чего бы ты хотел? Монахом стать, отшельником?

— Любую книгу возьмешь — там воспевается убийство, во имя какой-нибудь идеи или просто так. В театр пойдешь — то же самое. Войны, революции, дуэли. В лучшем случае — комедии о рогоносцах. А пациенты, думаешь, о чем говорят? Каждый день этим ядом дышу.

— Знаешь, не понимаю я тебя. Никто не заставляет об убийствах читать. Не нравится тебе театр, буду одна ходить или с Наташей. Ничего не поделаешь, жизнь полна мерзостей.

— Мой отец был от них далек.

— Ну и переезжай на Крохмальную. Стань там раввином!..

— Любимый, я тебя не понимаю. О чем ты? Мы оба столько работаем. Не думай, что мне легко. От твоей Зины помощи не дождешься, я бы сказала, она больше мешает. Миша — тоже трудный ребенок. Я всегда должна быть начеку. Расходы у нас были бы больше раза в два, если бы я на всем не экономила, каждую копейку не считала. Слава Богу, у нас хорошая квартира, мебель. У тебя прекрасный кабинет. С тех пор как мы съехались, ты стал известным врачом. Чего ж ты хочешь? Все разрушить и стать религиозным фанатиком? Ты уверен, что Богу это надо?