Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

На другой день его обрядили и уложили в гроб. У Фелиции случился сердечный приступ, поэтому Мариша и Владзя все взяли на себя. Завадский не признавал религиозных обрядов, но Мариша настояла, чтобы отца похоронили как правоверного католика. Во всех подсвечниках и канделябрах зажгли свечи. Открытый гроб установили на столе. Из костела, в который ходила Фелиция, прислали двух монахинь, старую и молодую, чтобы прочитать молитвы. Вечером Фелиции стало лучше. Ей помогли выйти в залу. Она все узнала: отделанный серебром гроб, оплывающие свечи, монахинь, запах воска и ладана. Забинтованная голова Люциана покоилась на шелковой подушке. Это был уже не Люциан, а какой-то чужой человек с незнакомыми чертами лица. Даже курносый нос стал острым и горбатым, как у еврея. Люциан ушел в далекий, тихий край. Ощущалось что-то торжественное и величественное, словно дом превратился в церковь. «А где же девушки?» — подумала Фелиция. В ту же секунду распахнулась дверь и вошла Ванда. Еще две девушки шли следом. Всхлипывая и обливаясь слезами, Ванда бросилась к покойнику, упала на гроб и заголосила:

— Любимый! Любимый! Что же ты наделал?! Почему, почему?..

«Ой-ой-о-о-ой! Ой-ой-о-о-ой!» — тянула она, и в этом крике слышался вечный голос деревни, голос множества поколений ее предков-крестьян. Казалось, это воет несчастное, страдающее животное. Две другие девушки, наверно, были с курсов, где Ванда училась.

Фелиция стояла, окаменев. Значит, все предопределено? И человек — всего лишь игрушка? Значит, ему было предначертано так погибнуть? На душе было пусто. Плакать она не могла. Подошел Марьян.

— Зачем он это сделал? Эх, дурак!

— Марьян, замолчи!

— Иди, ляг в кровать. Бледная, как свечка.

Он поддержал ее под локоть и заодно нащупал пульс. Сердце билось очень медленно. Казалось, после каждого удара оно задумывается, биться дальше или перестать.

Состояние Шайндл становилось все хуже. К меланхолии добавилась мания преследования. Шайндл без конца повторяла, что Азриэл хочет ее убить. Она отказывалась принимать лекарства, которые он ей выписывал, и намекала, что муж подсовывает ей яд. Шайндл ни разу не видела Азриэла с Ольгой, но вдруг начала говорить, что у него есть любовница, на которой он женится, как только Шайндл умрет. Азриэл признавал, что в этом бреде есть какая-то логика. Шайндл даже знала — но откуда?! — что его любовница — светская, из образованных.

— Тебе незачем меня травить, — говорила Шайндл. — Я и так долго не протяну.

— Шайндл, да что с тобой?

— Я пока что не совсем с ума сошла. Знаю все твои штучки.

Раньше Азриэл часто рассказывал Шайндл о гипнотизме и однажды взял ее с собой на сеанс гипнотизера Фельдмана. И теперь Шайндл обвиняла Азриэла, что он ее гипнотизирует. Разговаривает целую ночь, а она из-за этого не может спать. Азриэл лечил пациентов с помощью электричества, он установил в доме телефон, и Шайндл обвиняла мужа, что он ее электризует. Она пошла к доктору Гальперну, соседу напротив, и излила ему душу. Доктор Гальперн все передал Азриэлу. Она пожаловалась Гальперну, что Азриэл электризует ей голову и левую ногу и заставляет ее принимать отраву, которая прожигает ей дыру в сердце. Он желает ее смерти, они с Зиной против нее в заговоре. Дочь смеется над ней, передразнивает ее, исподтишка показывает ей фигу. Когда доктор Гальперн спросил, зачем родной дочери издеваться над матерью, Шайндл ответила:

— Когда они меня похоронят, они все выкрестятся.

— А вы им назло ешьте, пейте и будьте здоровы, — посоветовал врач.

— Нет, они сильнее. Придется мне отступить…

Какая злая судьба: весь день возиться с чужими сумасшедшими, а вечером приходить домой к сумасшедшей жене. Азриэл подробно написал обо всем тестю. Калман приехал в Варшаву поговорить с дочерью, но она заявила, что он тоже встал на сторону ее врагов. Калман предложил ей переехать в поместье, где теперь хозяйничал Майер-Йоэл, или к Ципеле в Маршинов, но Шайндл ответила:

— Отец, тебе лишь бы меня из дома увезти.

— Милая, неужели ты думаешь, я тебе зла желаю? Ты ведь моя дочь, а я старый еврей.

— Он и тебя загипнотизировал.

Юзек часто писал из Палестины, одно письмо бодрей другого. В Палестине очень тепло. По утрам часто идет дождь, но днем сияет солнце. Трава зеленеет. Юзек ухаживает за коровами и лошадьми. Он учит древнееврейский язык, у него есть собака и ружье. Он теперь мускулистый и загорелый. Юзек присылал фотографии: вот он работает на винограднике, вот он верхом на лошади, вот он с ружьем в руках стоит у палатки. Но Шайндл не читала писем сына, хотя ее болезнь началась из-за его отъезда, а на фотографии даже не смотрела. Отворачивалась, будто хотела сказать: «Это всё ваши фокусы…» Вскоре все Новолипки и окрестные улицы узнали, что жена доктора сошла с ума. В Варшаве Шайндл привыкла носить шляпу, но теперь опять стала закутываться в шаль, как когда-то в Ямполе. Она выходила на улицу в засаленном платье и дырявых башмаках с развязанными шнурками. Ее мания странным образом передалась Азриэлу. Он начал бояться, как бы Шайндл ему чего-нибудь не сделала. Кто знает, на что она способна. В клинике бонифратров и еврейской больнице он наслушался ужасных историй, как мать зарезала ребенка, муж сжег заживо всю семью или зарубил жену и детей топором… Азриэл не мог спать по ночам, засыпал и тут же просыпался. Дошло до того, что он стал класть под подушку нож, чтобы защититься от Шайндл, если она на него нападет. Служанка Марыля отказалась от места. Шайндл заявила Марыле, что она колдунья и подкладывает в горшки какие-то травы. Сидеть с Мишей стало некому. Ребенок тоже был измучен. Он чувствовал, что от матери плохо пахнет, стал ее бояться и называть жабой. Азриэл убедился, что Варшава — то же местечко, только большое. О его несчастье знали все: и пациенты, и коллеги. И все соглашались, что с такой женой жить невозможно. Это опасно и для него, и для детей, и даже для соседей. Ольга тоже знала, что происходит у него в семье, но ни разу об этом даже словом не обмолвилась. Она стала с ним нежнее и терпеливее, больше не предъявляла претензий, когда он приходил поздно или не приходил вообще. Больничный ординатор, которому Азриэл доверился, говорил открыто: