Василий Аксенов - Негатив положительного героя

Полукруглый зал южных бань был пуст. Почему я решил, что Пам все еще здесь? В такую жару работать невозможно, развязная американка – вот именно, развязная! – наверняка прохлаждается на пляже со своими Пат и Триш в обществе ражих голландцев. Да и вообще, можно ли всерьез принимать археологию этой выходящей в тираж нимфоманки?

Вычеркивай ее на фиг со всеми ее конвульсиями, она превращается просто в литературный персонаж, чего проще. Да и сам линяй отсюда поскорее, а то еще и сам превратишься в литературный персонаж или, еще пуще, в археологический материал.

Кто-то глубоко вздохнул сзади, внизу, прямо ему под коленку. Сейчас вот и произойдет что-то невероятное, чего уже не опишешь. Под ногой у него сидела грустненькая собачонка. Откуда ты и куда, милая сучоночка? Он потрепал ее меж ушей. Она поплелась в сторону, постоянно оглядываясь, как бы приглашая следовать за ней. Эта собака может слишком далеко завести, если уже не завела, руины могут в один прекрасный момент перестать быть руинами. Пока еще ободрял только вид мягкой бутылки, валявшейся среди камней. Еще и десять лет назад таких не делали. Вдруг собачка исчезла из виду, а потом и бутылка исчезла из виду. Еще шаг, и я сам исчезну из виду! Еще шаг, и в струящихся столбиках жары появилась Пам.

Она сидела на раскладном, «режиссерском» стуле, под полями огромной шляпы, и медлительно щеточкой снимала крошки сухой земли с повернутой в вертикальную позицию плиты. На носу у нее, словно минеральное украшение, висела круглая сопля.

«Видите, Памфил, я все-таки нашла то, что искала, – сказала она. – Перед вами плита из северных бань, а на ней часть свода правил со многими элементами финикийского письма».

Он сел рядом и взял ее за руку. Вот сейчас, в пятидесятиградусную жару, в присутствии ящериц и памфлийской собачонки, возле этой плиты. Горечь остановленного кредита. Восторг расставания. Романтическая эякуляция. Теперь она запомнит меня навсегда.

Она убрала руку: «ну-ну». Выделенные каким-то раствором, пред Памфиловым маячили искомые знаки, некие этажерочки, петельки, мотки ниток и неправильные треугольнички.

«Жуть, – сказала, ликуя, Пам. – Почему они так долго, десять веков, тянули за собой эту шваль, когда же возник греческий, квадратный метод?»

«Прочтите мне эти правила», – попросил он.

Она метнула на него прозрачный, как капля на носу, и многое понимающий взглядик.

«Вы действительно хотите, чтобы я вам это прочла? Ну, что ж, слушайте: «…Там, за порогом, оставь свой груз и на время омовения о нем забудь. Войдя, предавайся воде и игре. Здесь ты никому ничего не должен, кроме богов, а они, пока ты здесь, не востребуют с тебя и медной монеты. Захочешь петь, пой! Захочешь выпустить газ, выпускай с извинениями и с улыбкой. Путник, если тебя в банях Памфилии вдруг охватит восторг и желание лжи, солги, но в высоких словах, как поэт. Не бойся порки, ибо она у нас не превышает десяти ударов плетьми поперек ягодиц. Даже если боишься цикуты, не отвергай вина. Не отвергай протянутого вина, лжец, погружайся в пузырящуюся воду, ты, погружайся, и…» Дальше неразборчиво».

В отличие от главной мусульманской святыни, мечети Аль-Акса, с ее огромной золотой шапкой, купол храма Гроба Господня теряется среди иерусалимских крыш. Виа Долорозо, то есть Крестный Путь, тоже не всегда различима в лабиринте старого базара. Наконец, после расспросов, проходишь через каменную калитку и попадаешь на небольшую площадь, выложенную древними плитами с зазубринами. Перед тобой двери храма, в них стоят армянский и греческий священники. Проходят черные бенедиктинцы и серые капуцины. У всех христианских церквей, включая русскую, здесь есть свои притворы.

Высокие, темные своды. Храм накрыл сердце христианского мира: Голгофу, камень умащения Тела Христова, склеп, предоставленный усопшему Христу Иосифом Аримафейским. Все это украшено сейчас бронзой, лампадами, фресками, новыми и старыми, но все это – то самое. Тебя охватывает то особое чувство, которое выражается словом «благоговение». Чего в нем больше: сознания собственного ничтожества, страха перед тайной или попытки высшей любви?