Вячеслав Репин: Антигония. Роман

Незнакомец всё же уточнил, что мы за группа, и заверил нас, что ошибки нет.

Он вошел. Не удостаивая нас приветствием, занял место за столом преподавателя. Мы продолжали стоять. Кое-как и мы расселись по местам. Он холодно попросил впредь обходиться без этого ритуала: не подниматься при его появлении. Такой чести он не заслуживал. Это и был наш американец?

Мистер Хэддл ― так его звали ― попросил нас поочередно представиться. После чего тем же наплевательским тоном мистер Хэддл принялся объяснять, что с этой самой минуты просит присутствующих оставить свой родной русский язык за порогом, и так «до победного конца» ― до конца всех запланированных занятий. Несоблюдение данного требования грозит, мол, немедленной санкцией ― выдворением из аудитории. В этот миг до нашей заинтригованной братии и дошло, что американец говорит с нами на том самом родном для нас языке, прибегать к которому отговаривал нас угрозами.

Безукоризненно чистый выговор американца казался анормальным. Мы сидели и внимали его нотациям, как истуканы. Американец, говоривший по-русски не хуже самих русских, казался живым воплощением мирового прогресса, доступ к которому для нас, российских студентов, был в те годы закрыт и охранялся, как арсенал…

Более личное знакомство с Хэддлом состоялось позднее. На факультете у меня был «старший товарищ» из преподавателей, читавший курс истории литературы, за дочерью которого, тоже студенткой, но из другого вуза я ухаживал. Он предложил мне поехать на выходные порыбачить. Рядом с его дачей в Тверской области, по дороге на Селигер, не доезжая, тянулись озера, принадлежавшие совместно военным и местному колхозу. Хозяйства смыкались. Пускали сюда не каждого, поэтому вода в водоемах кишела рыбой. Мне было предложено остаться с ночевкой, как и в предыдущую поездку, совершенную нами прошлой осенью, когда мы наловили целый тазик небольших щук. Ехать было решено в ближайшие выходные, пока стояли теплые дни.

И вот во время ближайшего занятия по практике английского языка я невзначай проболтался про намеченную поездку ― про дачу и про рыбалку, заодно вставил и пару названий водных позвоночных. Разумеется, не без задней мысли. Меня так и тянуло за язык хвастануть перед американцем своим словарным запасом, уж слишком обильное дружелюбие он источал в адрес нашей братии ― прибегал к столь демонстративным мерам предосторожности, словно имел дело с законченными дебилами.

Хэддл подхватил тему. Махнув рукой на план занятия, оба академических часа он решил посвятить изучению лексики рыб и рыбообразных позвоночных.

Выскочив из-за стола, американец принялся выводить на доске, да еще и левой рукой ― он был левшой ― семь подклассов рыб, подразделяя их на хрящевых и костных. По мере выстраивания своей схемы Хэддл растолковывал на все лады, что в палеонтологии существует и другая классификация. Согласно этой классификации рыбы, составляющие в общей сложности двадцать пять тысяч видов, являются надклассом, а сам этот надкласс подразделяется в свой черед на семь классов.

Азарт и эксцентричность подкупали. Но подкупить нас было нетрудно. Учебный процесс иногда выглядел унылым, бесцельным. Едва ли в этом были виноваты наши штатные преподаватели. Что взять с пожилых профессоров, приобщившихся к иностранным языкам в годы войны, кто по собственной воле, а кто и по мобилизационному направлению, которые давно устали от жизни, от иностранных языков, да и от нас, бестолковых? Что ждать от их последышей, в два раза моложе? Близкие и дальние родственники наших старичков-ветеранов, пришедшие на нагретые места, на работу ходили в массе своей ради одной зарплаты…

Раздался звонок. Мы продолжали сидеть на местах. Хэддл, чем-то недовольный, подал пример: сгреб бумаги со стола и направился к выходу. В дверях он остановился, дал всем выйти, задержал меня одного.

Не может ли он составить мне компанию, поехать со мной на рыбалку? ― спросил Хэддл. Он еще никогда не рыбачил в России и давно хотел попросить кого-нибудь из русских знакомых устроить ему такую поездку.

Ничего конкретного я, конечно, не мог пообещать, пока не переговорил с организатором поездки. В чем я и не преминул признаться Хэддлу. Он проявлял такт, предлагал не брать на себя лишнего, призывал меня поговорить с кем нужно, обещал не быть обузой.

Со стороны Андрея Михайловича, зазывавшего меня на рыбалку, препятствий быть, конечно, не могло. Но я вполне отдавал себе отчет, что факультетское начальство, да и те, кто присматривал за американскими преподавателями ― больших секретов из этого не делалось, ― вряд ли примут на ура частную, неподконтрольную инициативу. А именно этот номер я и собирался отколоть. Вместе с тем, какое это всё-таки нечеловеческое унижение чувствовать себя рабом, лишать себя права распоряжаться собой, в конце концов, по собственной воле, на всякий пожарный случай, из одной предосторожности подлаживаясь под абсурдные образцы поведения, навязываемые хомо советикусами ― урожденными рабами, которых десятилетиями разводили в клетках, как кроликов, десятилетиями подвергали селекции в идеологическом инкубаторе. И разве эти образцы поведения не навязывались серой массе только для того, чтобы уберечь от посягательств свои собственные «кроличьи» привилегии, приобретенные не трудом, а прожорливостью и отсутствием совести?