Сухбат Афлатуни - День сомнения

Самолет наклонился, словно пытаясь зачерпнуть крылом из светящегося озера. Город стал окончательно похож на большую (Акчура вздрогнул) сияющую черепаху. Эта черепаха отползала все дальше.

Слезы текли в сторону рта, и Акчура слизывал их языком. Будущее, похожее на сияющий гелиотид, сгустилось рядом… как тот камень, светивший ему в пещере (а теперь спавший на безымянном Акчурином пальце). Прощай, прошлое. Прощай, Кашмирка, прощайте «мы дети дуркоров», прощай, «земля, пригодная для смерти», прощай, Титеевна с ведром и тряпкой, прощай, тонкий месяц над Мавзолеем… Да нет, месяц вот он: заглянул в иллюминатор, протек серебряной дорожкой по крылу. Город отползал все дальше, пока не исчез, закрытый горами. Небо поглотило собой все.

«Небо вдруг вышло из берегов и затопило собой весь город. Везде я натыкался на его цвет — в автобусах, на речном пляже — даже когда этот цвет не был синим, я все равно отгадывал присутствие неба…».

«…набрал необходимую высоту… пользоваться туалетом… горячий ужин».

Дочитав последний листок, Акчура поднял опустошенные глаза на часы. Целый день провозился — сортируя, разбирая, читая, читая. Итог нулевой. Вещь не пойдет.

Не просто не пойдет — а ни в какие ворота! Написать такое. Действительно, предатель.

Посмотрите только, какого шута он из него, Акчуры, вылепил. Хоть бы имя изменил. Мачехе, правда, отчество изменил. Но как: Титеевна! Что за Титеевна?

А Якуб? А Областной Правитель (Акчура вспотел), Черноризный? Как такое вообще про живых, не просто живых — уважаемых людей — можно писать?

Акчуру трясло.

И ведь он ждал этой повести. И дождался, большое спасибо. Как бы Исава заставить всю эту фигу в кармане переписать? Нет, фига эта не в кармане даже — вся наружу, приглашение к скандалу. Переписать! Раз Исав уже догадался, куда его листочки идут и какую судьбу имеют — пусть перепишет. Он его заставит.

Подвал был пуст.

Растворился Исав. Рас-творил-ся. Только мышь, утренняя Мурка, неодобрительно прошмыгнула между Акчуриных ног. И исчезла в ворохе исписанных листов.

Акчура стоял посреди убежища, теребя рукопись. «Можно… снова разрешить мачехе квасить здесь капусту… обрадуется».

Как же все-таки быть с этим Днем сомнения, а?

Дуркент, 1998