Сухбат Афлатуни - Пенуэль

Бухарин, любимец всей партии, будет змеем на дороге, аспидом на пути, уязвляющим ногу коня, так что всадник его упадет назад, ибо никогда не учился и никогда не понимал вполне диалектики.

Пятаков при береге морском будет жить и у пристани корабельной; однако слишком увлекающийся администраторством, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе.

Иосиф — отрасль плодоносного дерева над источником; ветви его простираются над стеною; огорчали его, и стреляли и враждовали на него стрельцы, но тверд остался лук его, и крепки мышцы рук его. Ибо ты, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть; и да будет она на голове Иосифа и на темени избранного между братьями своими.

И окончил Ленин завещание сыновьям своим, и положил ноги свои на постель, и скончался, и приложился к народу своему».

Место это было где-то за Октепе. Зеленые ворота в незабудках ржавчины.

Из ворот выбежал мужчина и стал кричать: «Выпишите ее! Она не спит, она притворяется! Готовить плов не хочет, уборку делать не хочет, детей сколько надо рожать не хочет, притворяется. Она всегда притворяется!»

Адвокат сжал мою руку. Я повел его, не зная, куда идти. «Направо», — говорил Адвокат. Я сворачивал направо.

Здание было двухэтажным и пахнущим мочой.

Школы пахнут чебуреками, поезда — курицей и мазутом, больницы — человеческой беспомощностью.

«ЛЕТАРГАРИЙ № 1», — прочел я на вывеске у входа.

Мы вошли в пристройку с мраморным полом и голубыми масляными стенами. В слое краски были видны волоски от кисти.

Я остановился.

«Надо подождать сестру», — сказал Адвокат.

Я читал стенды. Почти все на узбекском. Картинки с мытьем овощей и смертью микробов.

Один стенд был на русском.

Тоскливой гуашью нарисован человек с закрытыми глазами.

На стенде написано: «Летаргия».

«При легкой степени летаргии глаза закрыты, больной неподвижен, мышцы расслаблены. Жевательные и глотательные движения, а также реакция зрачков на свет сохраняются. Возможно закатывание глазных яблок. Может сохраняться элементарный контакт больного с окружающими его лицами.

При тяжелой летаргии наблюдаются выраженная мышечная гипотония, арефлексия, реакция зрачков на свет отсутствует; кожа холодная и бледная; дыхание и пульс определяются с трудом. Сильные болевые раздражители не вызывают реакции. Больные не едят и не пьют; отмечается значительное понижение обмена веществ. Летаргия возникает в виде приступов с внезапным началом и окончанием. Продолжаются они в течение нескольких часов, дней или месяцев.

В последнее время в Средней Азии участились случаи тяжелой летаргии. С целью профилактики рекомендуется…»

Дочитать я не успел: передо мной стояла белая сестра и говорила сквозь меня с Адвокатом. «Палец», — повторяла она. Потом принесла два противогаза и приказала надеть. На противогазах было выведено шариковой ручкой: «ВШЕЙ НЕТ».

«Это чтобы не заразиться, главврач приказ издал, — говорила медсестра, пока я натягивал на лицо тесную и душную темноту противогаза. — Можем, конечно, прививку, но это, извиняюсь, за оплату. А то у нас персонал привитый, лекарство немецкое…»

«А разве летаргия — заразная?» — спрашивал я через пыльный хобот.

«Главврач издал приказ, что заразная… Ладно, идемте к вашему дедульке».

Медсестра была до тошноты похожа на тетю Клаву.

Мы стали подниматься по лестнице; навстречу спускались люди в противогазах. В руках у них булькали банки с остатками серого куриного супа.

Над лестницей висела надпись: «В летаргарии не шуметь!»

Мы поднялись на второй этаж.

«Дедулька, — медсестра ввела нас в палату, — дедулька, переходим на открытую фазу, родственники прибыли».

Яков лежал с закрытыми глазами. По одеялу были разбросаны хризантемки.

«Вы не волнуйтесь, все он понимает, только пошевелиться не может. Иногда говорить начинает, это когда открытая фаза. Такие истории рассказывает, обхохочешься, мы его тут слушаем иногда. Он вам, извиняюсь, кем приходится?»

«Прадедом», — сказал я.

«Ответчиком», — сказал Адвокат.

«Ну вот и забирайте вашего советчика поскорее, нечего ему тут коечку занимать. Или, если накладно, мы справку выдать можем, что умер, и вы его законно уже похороните, хотя похоронить сейчас тоже в копеечку вылетает…»

«Как похоронить? — пробормотал я. — Он же жив!»

«А некоторые родственники не выдерживают и хоронят. Потому что, извиняюсь, кому такая жизнь нужна, чтобы через зонд его кормить и белье заделанное менять. Это такие, извиняюсь, деньги, которые в наше время только незаконно иметь можно…»