Сухбат Афлатуни - Пенуэль

Так взрослые ищут взглядом маленького идиота, пускающего им в лицо солнечные зайчики.

Горячая капля на пояснице набухла, вздрогнула и скользнула вниз.

«Пойдем со мной», — сказал ее голос.

Мы вышли из троллейбуса. Я нес ее сумки.

Когда мы вошли в лес девятиэтажек, она положила мне на глаза ладонь. Она не хотела, чтобы я запомнил дорогу. Ладонь пахла сумками и поручнями троллейбуса.

Стали подниматься. Под ногами застучали ступеньки. Она вела меня, как слепую лошадь.

Мы вошли в квартиру, она сняла с меня ладонь. В коридор вышли дети: «Это наш новый папа?». «Да, на сегодняшнюю ночь это будет ваш папа», — сказала женщина и стала доставать из сумок продукты.

Потом мы сидели на кухне и слушали, как шипят котлеты. «Останься у меня», — сказала она, опуская мне в тарелку котлету и сухие комья гречки. В котлете отблескивала кухонная лампа.

Потом я звонил домой и лгал, а она вытирала руки об халат. Было слышно, как дети за стеной кидаются друг в друга гречкой.

Сколько ей было лет? Может, двадцать. Может, сорок. Есть женщины, заспиртованные в одном возрасте, как уроды в кунсткамере.

Но она была красивой. Колено.

Потом я помогал детям собирать железную дорогу. Поезд носился по рельсам и сбивал маленьких человечков, которых мы заботливо укладывали на его пути.

Наконец я отлепился от детей и зашел в спальню. Она стояла над кроватью и трясла простыней. «Как тебя зовут?» — спросил я. Она посмотрела на меня и опустила простыню. Простыня вздулась воздушным куполом и медленно осела. Мы легли. Было холодно.

В спальню заглянули лица детей.

«Что смотрите? — сказала женщина. — Несите скорее презерватив. Или вы хотите еще братика или сестренку?»

«Нет, лучше собачку!» — крикнули дети и бросились выполнять поручение.

«Они знают, что такое… презе…?» — спросил я, замерзая.

«Это было первое слово, которое они научились говорить, — ответила женщина. — А еще они на английский ходят».

Потом мы замолчали, потому что говорить было не о чем.

И я познал ее.

Утром мы наблюдали мокрый снег. Я увидел длинный кухонный нож у изголовья кровати. «Если бы мне было с тобой пресно, я бы тебя убила, — объясняла она, заправляя кровать. — И если бы слишком сладостно — тоже».

Я посмотрел на нож, на нее, потом на свои голые руки и живот. В окне продолжался снег.

«А как тебе со мной было?» — спросил я. И получил сырую тишину вместо ответа.

И снова ее ладонь была на моих глазах — она уводила меня из своего дома. И дети громко прощались с балкона и кидали вслед какую-то дрянь. А я все пытался поцеловать эту ладонь.

Больше мы не виделись. Через день я заболел и врал родным, что наелся снега. Постепенно сам стал верить, что это я упал в снег и медленно его кусал, пережевывал и заглатывал. И снег таял во мне, превращаясь в весеннюю воду.

Я долго думал, что у всех мужчин первый раз это происходит так же. Троллейбус, постель, нож. Очень долго так думал.

Шла осень. Нам с Гулей нужно было где-то встречаться. Нужна была некая точка в мировом пространстве, желательно с кроватью. Я ломал голову; Гуля смотрела на меня и поднимала с земли листья. Наполовину желтые, наполовину — зеленые. Как будто борьба осени с летом шла внутри каждого листа.

«В Ташкенте надо создать специальный парк для влюбленных, — говорил я. — С кабинками. Назвать Садом радостей земных».

«Такие парки уже есть. Только называются не так красиво».

«Где? Ты знаешь адрес?»

«Не знаю, — отворачивалась Гуля. — Тебе надо, ты и узнавай. У меня до сих пор все болит».

Золотистый Ленин с укором глядел на меня с октябрятской звездочки.

И тогда я вспомнил о Якове.

У Якова в доме было четыре комнаты.

У Якова были глуховатые, забитые песком времени, уши.

Яков радовался моим редким приходам. Ему нравилось, как я пью с ним чай. Ему нравилось мое ухо, куда безболезненно укладывались его километровые рассказы.

Я хотел записать его на диктофон. Молодость Якова прошла под гул сражений и войны с тифом. Он писал на паровозах «да здравствует», прикладывая трафаретку. По вечерам он болтался с гармоникой, и кривоногие сарты глядели на него со смуглым любопытством.

Я привел к нему Гулю без предупреждения. Гуля стояла причесанная, блестя сразу двумя значками, пионерским и октябрятским.

Калитка была открыта. Мы вошли в грязный плодоносящий сад. На земле гнили и пузырились мухами яблоки. На смоковнице сидел соседский мальчик и объедался. Увидев нас, он с достоинством слез и удалился.