Орхан Памук - Меня Зовут Красный

Секретарь отправился за Главным казначеем.

Прошло довольно много времени, прежде чем появился человек в серпуше с золотыми нитями – такой могли носить только министры и он: это был Главный казначей. Когда он вошел, я испугался и думал, что не смогу сказать ни слова. Я поцеловал край его одежды. Он сразу поставил на подставку принесенные мною рисунки и стал их рассматривать.

– Сынок, – сказал он, – я не ослышался, твой Эниште почил?

То ли от волнения, то ли от чувства вины я не в силах был ответить и лишь утвердительно кивнул. А потом случилось неожиданное: из глаз моих выкатилась слеза и медленно поползла по щеке.

– Поплачь, поплачь, сынок, – сказал Главный казначей. Я рыдал, как маленький. Я считал себя взрослым и зрелым человеком. Но, оказывается, когда ты находишься так близко к падишаху, сердцу государства, ты превращаешься в ребенка. Мне было безразлично, что мои рыдания услышат ожидающие очереди мастера: я понял, что могу все рассказать Главному казначею.

И рассказал: о женитьбе на Шекюре, о трудностях с книгой, о тайнах, скрытых в лежащих перед нами рисунках, об угрозах Хасана, о смерти Эниште. Я постепенно успокаивался. Всем своим существом я чувствовал, что, только положившись на бесконечную справедливость и могущество падишаха, я смогу вырваться из ловушки, в которую попал. Передаст ли Главный казначей мой рассказ повелителю вселенной, не подвергая меня пыткам, не отдавая палачам?

– О смерти Эниште-эфенди надо немедленно сообщить в художественные мастерские, – распорядился Главный казначей. – Пусть все придут на похороны.

Он посмотрел мне в лицо, словно желая понять, не возражаю ли я. Это придало мне уверенности, и я высказал свои предположения о том, кто и почему убил Эниште и Зарифа-эфенди. Начал я с людей проповедника из Эрзурума; они громят обители за то, что там играют на музыкальных инструментах и танцуют. Видя, что Главный казначей смотрит на меня с подозрением, я добавил, что из-за высокой чести, оказанной Эниште, и щедрой оплаты за работу среди художников, привлеченных им к изготовлению книги, неизбежно должны были возникнуть соперничество и зависть. Тайна, окружающая книгу, сама по себе могла породить интриги. Говоря это, я почувствовал, что не развеял подозрений. О, Аллах, пусть выяснится правда, больше я ничего не желаю.

Воцарилось молчание. Главный казначей отвел от меня глаза с таким видом, будто ему неловко за мои слова, и посмотрел на рисунки:

– Здесь их девять, но договор с Эниште был о десяти. Эниште взял у нас гораздо больше листов золота, чем здесь использовано.

– Должно быть, убийца забрал из пустого дома последний, самый большой рисунок, где было очень много позолоты, – ответил я.

– А что с текстом?

– Покойный Эниште не закончил текст. Он ждал, рассчитывал на мою помощь.

– Но ты говоришь, что совсем недавно вернулся в Стамбул.

– Я приехал через три дня после убийства Зарифа-эфенди.

– Получается, что Эниште целый год иллюстрировал книгу без текста?

– Да.

– А он тебе объяснил, о чем эта книга?

– Он говорил, что по желанию падишаха это должна быть книга, которая в тысячелетнюю годовщину хиджры покажет венецианскому дожу мощь и величие ислама, силу и богатство Османов [56]и поселит страх в сердце владыки Венеции. Эта книга представит рисунки и описание всего самого ценного в нашем мире, и в центре книги будет изображен наш падишах. Поскольку в книге использованы и приемы европейских мастеров, венецианский дож придет в восторг, книга вызовет у него желание жить в дружбе с нами.

– Это я знаю, но неужели самое ценное у Османов – эти собаки и деревья? – спросил Главный казначей, показывая на рисунки.

– Покойный Эниште говорил, что книга покажет не только богатство падишаха, но и силу его духа и величие судьбы.

– А изображение падишаха?

– Я его не видел. Наверное, его спрятал подлый убийца. Получалось, что покойный взял деньги, но не сумел сделать книгу, как обещал, а только заказал странные рисунки, которые не понравились Главному казначею. Неужели он думает, что я мог убить Эниште, чтобы жениться на его дочери и завладеть золотыми листами? Я сказал, что в убийстве Зарифа-эфенди Эниште подозревал Зейтина, Лейлека и Келебека, но не имел тому доказательств. Я чувствовал, что Главный казначей начал относиться ко мне как к клеветнику и глупому сплетнику.

Поэтому я обрадовался, когда он повелел не сообщать в мастерской, что Эниште скончался не своей смертью, восприняв это как знак некоего доверия. Рисунки остались у Главного казначея; выходя через внутренние ворота, куда я недавно с волнением входил под внимательными взглядами привратников, я был спокоен, как человек, который после долгих лет скитаний вернулся домой.