Такэси Кайко - Награда солдату

Я проснулся поздно, перед вечером. В дверь кто-то стучал. Я приподнялся. Голова, руки, ноги были на месте. Встал, открыл дверь. В коридоре, смущенно улыбаясь, стоял сержант Уэстморленд. Все в той же полевой форме. Он медленно, переваливаясь как медведь, прошел в комнату и плюхнулся в кресло.

– Вчера ночью… – начал было я, но он замахал рукой.

– Не надо об этом. Бой окончился…

– Не знаю, Уэст, где ты провел ночь, но можешь лечь на эту кровать. Я только что проснулся, с утра было жутко паршиво. Ну, давай раздевайся п ложись.

В моем номере было две кровати. Когда я – как был, в трусах, – улегся, Уэст тут же разделся и очень ловко водрузил свое бочкообразное тело на второе ложе. Он глубоко, шумно вздохнул. Его вздох, начавшийся продолжительным «о-ох», выражал удовлетворение и муку. Точно так же он вздыхал, укладываясь спать на голой земле, под полной луной, когда мы заночевали в деревне неподалеку от укрепления. Вокруг, чуть ли не наступая нам на головы, ходили черные свиньи. Уэст бросил в них камень, глубоко вздохнул и выругался: «Сволочи! То пули спать не дают, то эти твари!..»

– Чудно как-то, Арни… – сказал Уэст, глядя в потолок.

– Что чудно?

– Да вот… Перед отпуском только и думал, как бы поскорее вырваться сюда. А теперь не знаю, что с ним делать, с этим самым отпуском. В Сайгоне у меня ни одного приятеля. Говорящей камелии тоже нет. Ну я и пришел к тебе… В общем, чудно…

– А вот Рас говорил, что, когда он бывает в Сайгоне, едва успевает натягивать штаны.

– Это точно. Здесь он кутит вовсю, а когда остается без гроша и девочки начинают от него отворачиваться, возвращается в джунгли и прямо сияет от радости, что его грабят, а Сайгон богатеет.

– Гнусный город Сайгон… Одни миллионеры да нищие. Миллионерам-то неплохо – они богатеют, а беднота… Беднота дохнет. В деревне тоже тоска – дряхлые старики и дети. По-моему, в этой дьявольской стране скоро вообще никого не останется… кроме вьетконговцев…

Сержант медленно повернулся на бок, повозился немного и, найдя удобное положение, захрапел.

Подняв валявшегося на полу «Идиота», я начал перечитывать рассуждения князя Мышкина о смертной казни. Мысли князя Мышкина не находили никакого отклика в моей душе. Я был абсолютно пустой. Слова не откладывались в мозгу, не звучали в ушах. Положив книгу на ночной столик раскрытыми страницами вниз, я лежал, лениво дымил сигаретой и слушал храп сержанта. Уэстморленд всегда открыто высказывал свои взгляды на эту войну – и перед начальством, и перед сослуживцами. В конце концов, говорил он, победят вьетконговцы. Индокитай, весь полуостров, перейдет в руки коммунистов. Лично он коммунизма не одобряет, потому что это диктатура одной партии. Но он – это одно, а вьетнамские крестьяне – совсем другое. Их нельзя обвинять за то, что они склоняются к коммунизму, – люди ведь голодают. Начальство и сослуживцы молча слушали рассуждения Уэстморленда. Не знаю, хватило бы у меня духу так откровенно и с такой отвагой сказать «нет», если бы моя страна пустила в ход военную машину.

Однажды я спросил:

– А почему же ты воюешь?

Уэст, помолчав немного, с горечью сказал:

– Долг есть долг.

Вчера его слезы привели меня в смятение. Он умел говорить веско и значительно, наполняя грубоватую солдатскую речь какой-то особой глубиной, богатой множеством оттенков. Было приятно слушать его мягкий, спокойный голос. Его умение подмечать мелочи меня поражало.

После того как на нас обрушился ураганный огонь, мы выскочили из джунглей, не останавливаясь, пересекли открытое пространство, нырнули в каучуковую рощу и бежали, бежали, стараясь производить как можно меньше шума. Когда, совсем обессиленные, измочаленные вконец, мы добрались до стратегической деревни, я повалился прямо на дорогу. Дыхания не было, грудь разрывалась. Из темноты появился сержант, он шел неторопливо, вразвалочку. Тихонько лег на землю рядом со мной и коротко сказал: «На войне победителей не бывает…» Я уже не впервые слышал эти слова, он часто их повторял. Но на сей раз Уэст не ограничился короткой сентенцией. Заговорил снова, хотя я задыхался, хрипел и едва ли был в состоянии его слушать.

– Ну вот, – сказал он, глухо рассмеявшись, – теперь, когда вернешься в Токио, от баб у тебя отбоя не будет. Бабы ведь обожают рассказы про всякие там героические дела. А ты участник, очевидец. Станешь самой популярной личностью в кабаках.

– Что ты, Уэст… – забормотал я задыхаясь. – Токио не такой город… Там ничего нет, кроме лжи. У нас, когда мы сами не воюем, все считают, что война не такая уж страшная штука. Чужая война нам даже нравится… тут мы не лжем. А вообще Токио – это ложь. Город, который только ложью и держится. Представляешь, какая нагрузка для нервов…