Сёхэй Оока - Недопетая песня

На спине у мамы был огромный сверток, в одной руке она, кажется, тоже что-то несла, а другой сжимала мою руку. Мы спустились вниз по лестнице. На первом этаже уже никого не было. Из-за дверей доносилась музыка – видно, кто-то забыл выключить радио. На улице не прекращался топот шагов. Мимо нашего дома шли и шли люди.

– Смотри не выпускай мою руку! – повторила мама. Мы вышли на улицу и влились в людской поток. Небо было совершенно красным. Люди шли, шли, шли без конца. Некоторые толкали впереди себя тяжело нагруженные тележки, другие – велосипеды. Когда раздавался оглушительный, сотрясающий землю вой, люди, крича что-то непонятное, ничком бросались на мостовую.

Казалось, это были какие-то другие люди, совсем не те, которых я видела изо дня в день, и мне было страшно.

Когда вой прекращался, все поднимались и бросались бежать. Теперь земля гудела от топота сотен ног. Мы с мамой тоже бежали вместе со всеми, нас толкали, мяли, швыряли из стороны в сторону.

Я без конца падала, мама, поднимая меня, каждый раз тянула за руку, рука и плечо сначала заболели, а потом онемели и стали совсем бесчувственными.

Я давным-давно начала плакать и плакала не переставая. Но когда мы вынырнули из людского потока и присели у обочины дороги, я немного успокоилась.

Мама несколько раз обтерла мое лицо пыльным полотенцем, потом вытерлась сама. У нее на голове тоже был защитный капюшон, и я видела только ее крепко сжатые губы. Не знаю, может быть, она тоже плакала.

Мимо нас шли и шли люди. Шли торопливо, тяжело и громко топая, не обращая на нас никакого внимания.

Небо, как и раньше, было совершенно красным. Вверху, куда ни глянь, растекалось багряное здрево, и я почти теряла сознание от страха.

– Мама, пойдем? – спросила я.

– Пойдем, пойдем… – ответила она, но не двинулась с места.

Мама, наверно, тоже очень устала. И не только сейчас, но и раньше – уставала постепенно, изо дня в день, ухаживая за мной, воспитывая меня без отца. Папа был на войне. Мы жили на втором этаже многоквартирного дома. Снимали комнату. У нас не было родственников, мы не могли эвакуироваться. А впрочем, никому и в голову не приходило, что наш город, такой маленький, тоже будут бомбить.

На нас никто не обращал внимания. Людской поток не прекращался. Из-за угла выходили все новые и новые люди, шли мимо, тяжело и громко топая. Я смотрела на них и думала – как хорошо, что мы сидим…»

…Ты продолжала рассказывать. Твоя память переносила тебя с обочины дороги на спину какого-то незнакомого мужчины. Мужчина шел вперед. Сначала через огороды, потом по мосту, потом мимо длинного-предлинного забора, все дальше и дальше, туда, где было темно.

…Вы с мамой жили у этого незнакомого мужчины. Первое время – в чулане, потом в доме, стоявшем на каменистом берегу реки.

Война кончилась, но твой отец не вернулся. Он превратился в горстку пепла. Когда тебе исполнилось восемнадцать лет, ты ушла из этого дома. Из дома, где твоя мать жила с новым мужем и твоими новыми братом и сестрой. Ты отправилась в Токио, но почему, ты мне не сказала.

По твоим словам, однажды ты вышла на поляну возле реки. Поляна была каменистой, меж камней пробивалась трава. Вдали виднелись горы. Дул ветер. Шумела река. И ты решила поехать в Токио…

Я сидел в машине, курил и вспоминал твои рассказы.

Быть может, я вспомнил эти рассказы лишь потому, что увидел тебя сидящей на корточках у дороги, среди пыли и чада выхлопных газов.

Признаюсь честно – у меня не было намерения подойти к тебе и сказать: «Привет, Гинко! Давненько мы не видались!» Какое там! У меня даже не было намерения выйти из машины. Что мне оставалось делать? Только вспоминать…

Где-то далеко позади, за моей спиной, плескалось море желтых и красных огней. Там были оживленные улицы, огромные универмаги. По ночному небу полыхнул ослепительный свет, через заднее стекло ворвался в машину, осветил окурок сигареты, зажатый между пальцами.

…Кто знает, может быть, с ней этого и не случилось бы, если бы я тогда к ней подошел… Эта мысль пришла мне позже, но, наверно, я был неправ – просто во мне заговорила моя самонадеянность.

Не обернувшись, не посмотрев в сторону сиявшего огнями Икэбукуро, я поехал вперед – в темноту садов и полей, а точнее, туда, где меня ждал мой дом, с новой женой, с телевизором и кухней-столовой.

Если бы ту жизнь, которой мы жили с тобой в течение трех лет, можно было назвать счастливой, я бы сказал, что жизнь удивительно простая штука.