Георгий Балл - Память (Рассказы)

«Madames et Messieurs, вставайте! В позицию! — объявлял невидимый CONDUCTEUR . — Все танцуем…»

Тени поднялись. Георгий Балл пополз дальше, не чувствуя сопротивления танцующих.

Навстречу — разноцветные звезды-окна. Приближались и сразу же исчезали в бесконечности.

Он чувствовал: цель близка. Вот и водитель CONDUCTEUR , дирижер. Оглянулся. На его глазах черная повязка.

Вдалеке коза с веревкой на шее осторожно спускалась с горы. Трамвай пополз вверх в гору, к монастырю, к парку.

Прямо к тому домику, где она прозвучала в первый раз в 1791 году.

Так же незаметно уходит, растворяется в слепой черноте трамвай-оркестр. И прежде чем совсем исчезнуть, одиноко и громко

Коза с желтыми глазами старого китайца с остатками веревки на шее долгим взглядом смотрела туда, где исчез трамвай-оркестр.

Я помню все. Точнее, почти все. Я помню: взял молоток с массивной ручкой. Размахнулся и ударил по шляпке гвоздя. Он чуть вошел в стену. Потом уже не помнил, сколько раз я опускал молоток. Гвоздь медленно, как бы нехотя, входил в стену. Крик в темном лесу неизвестной птицы. Может быть, совки? Да, может быть. Тоскливый крик. Повторяющийся много раз.

Полупустой вагон в метро. Поздний час. Последняя электричка. Все те несколько человек, застигнутые этим часом, я их не запомнил, сидят с закрытыми глазами. Я сам пытался уловить кусок покоя, беспечности под ровный стук колес. По мегафону — женский голос, объявляющий остановки. Можно еще так сидеть с закрытыми глазами. Моя — нескоро. Есть время расслабиться, вытянул ноги. И в этот момент почему-то открыл глаза.

Напротив меня — девушка в свободном сером платье, ее русые волосы тоже свободно ложились на платье.

Зина? Зоя? Поздно? Одна? Я был уверен, что она совершенно одна.

Встал и пересел на противоположную скамейку. Положил ей руку на колено. Она неторопливо убрала мою руку. Поправила прическу.

Я это помнил: движение руки, откидывающее назад волосы.

— Сейчас будет моя остановка. И мы вместе с вами сойдем, — сказал я. Она едва заметно утвердительно кивнула.

…Когда мы вышли из метро на поверхность, было совсем темно. Тучи плотно закрыли небо. Ситил мелкий осенний дождик. И я выбрал более короткий путь по старому шоссе, мимо свалки мусора.

— Ну что тебе сказать, друг мой Леха? Сколько мы с тобой дружим? Лет пятнадцать? Теперь представь меня как человека, который всю жизнь провел, допустим, спрятавшись за шкафом. Однажды выглянул и поразился открывшейся перед ним унылой картине разрушения. Из земли торчали крючья, трубы. Всюду пустынная неприглядность. Кучи щебня. Горы мусора. Земля некрасиво умирала.

Леха, я тебе сказал, что ее звали Зина, а может быть, Зоя, в обоих случаях я ошибался. У нее было редкое для наших мест греческое имя Филиппия, что по святцам означало — Любящая коней. Это имя ей чрезвычайно подходило. И я тогда сфантазировал, представил себе целый табун рыжих лошадей, который охраняли и вели за собой два могучих жеребца, гнедой и каурый.

…Мы остановились, пропуская машину. По разбитой дороге, с ямами и остатками разбитого шоссе, проехал МАЗ с прицепом, груженный кирпичными блоками. Его фары слабо освещали дорогу. Машина натужно гудела, попадая скатами в колдобины и ямы с водой.

Мне было совестно перед Филиппией за весь этот разор земли. Я жалел, что не захватил с собой зонтика. И не столько думал, чтоб защитить ее от дождя, нет, мне хотелось прикрыть неприглядность умирающей земли. Я вспоминаю эти металлические крючья, торчащие из земли, заваленной щебенкой и мусором, эти гигантские жерла труб, которые гудят о спасении. Но спасения не будет. Слишком поздно, чтоб кто-то пришел на помощь.