Виль Липатов - Повесть без начала, сюжета и конца...

С тех пор Нина Александровна с Володькой старалась встречаться реже, хотя все его статьи в газете читала, а когда в журнале «Юность» появились два его первых «столичных» рассказа, нашла их оригинальными и самобытными; особенно ей импонировала Володькина манера писать сжато, как бы спрессованно, начинать каждый абзац энергично, в чем он, наверное, отдаленно походил на Бабеля, который «буйствовал на бумаге и заикался в жизни…».

К дому знатной учительницы Нина Александровна подошла еще при дневном свете, свежая и веселая. В первую смену она дала всего два урока, Сергей Вадимович, как известно, сидел в областном центре, Борька с коньков перешел на более спокойные лыжи, и все-таки в душе Нины Александровны не было улаженности. Да, ей так нужна была Серафима Иосифовна, как бывал необходим духовник запутавшемуся в сложных обстоятельствах человеку…, Миновав квадратный и умопомрачительно чистый двор, Нина Александровна поднялась на крыльцо, тщательно почистив веником теплые сапоги, негромко постучала в толстые двери, которые мгновенно открыла восьмидесятилетняя Елизавета Яковлевна и обмерла от радости:

– Нинуля!

– Я сыта,– торопливо сказала Нина Александровна и чмокнула старуху в замшевую щеку.– Убегу убегом, если будете кормить… Серафима Иосифовна дома?

– Ну и дурища! – с обидой сказала старуха.– Я таких дурищ давно не видывала. У меня приготовлены пель-ме-ни!

– Ладно, ладно. Подавайте мне вашу дочь!

– Да пожа-а-а-луйста! Твоя Серафима Иосифовна тоже дурища… Я ей связала белые шерстяные носки, а она заладила: «Колются!» Таких дурищ…

В этот момент в коридор вышла Серафима Иосифовна, сердито посмотрев на мать, перекатила папиросу «Беломорканал» из одного угла губ в другой – она всегда была с папиросой в зубах, кроме уроков и школьных перемен, которые она почти всегда проводила в классе, не любя сидеть в учительской.

– Что-то больно много у тебя дурищ, мамуля,– сказала Серафима Иосифовна.– Не по возрасту буйно живешь… Полежала бы.

– Сама лежи! «Колются!» Видывали неженку! В миллионный раз: дурища! Видеть тебя не хочу!

В гостиной – такая комната в доме Садовской была – Нина Александровна села на свое законное место, то есть на сосновую табуретку, хотя здесь существовали и стулья. Затем Нина Александровна улыбнулась тому, что Серафима Иосифовна, как всегда, была искренне огорчена ссорой с матерью, хотя сама охотно острила, что в доме житья не станет, если они с матерью перестанут ссориться. Мать с дочерью действительно всячески поносили друг друга, даже находясь в разных комнатах,– тонкие перегородки. Серафима Иосифовна, казалось, давно уже должна была привыкнуть к такому положению, но к каждой ссоре все-таки относилась трагически. Сейчас она огорченно сказала:

– И кто тебя надоумил вязать шерстяные носки?

– Меня надоумливать не надо! – донеслось из-за тонкой перегородки.– Я, как некоторые, из ума не выжила! Соображаю что к чему… «Колются!» Это из кроличьего пуха-то?! Я тебе еще покажу: «Колются!»

Но Серафима Иосифовна даже не улыбнулась.

– Пошли, Нина Александровна, на улицу,– сумрачно сказала она.– Разве в этом доме дадут поговорить! Это не дом, а таверна… Вот заштукатурю перегородки…

– Я тебе заштукатурю! Володьке напишу, что мне от тебя житья нету… Я тебе вспомню: «Колются!»

На улицу Серафима Иосифовна вышла в телогрейке, подпоясанной солдатским ремнем, ноги были обуты в большие валенки, и только платок на ней был достойным – настоящая оренбургская шаль, из тех, которые можно пропустить в обручальное кольцо.

– Устала я от мамы,– сказала она, прикуривая одну папиросу от другой.– Так устала, что голова болит… Но ничего: на свежем воздухе пройдет… Давай, Нина Александровна, прибавим шагу, тихо ходить не умею…

Не сговариваясь они выбрали для прогулки узкий и немноголюдный переулок, ведущий к реке; радуясь тому, что в переулке прохожие снег утрамбовать не успели и можно разгребать его ногами, как в детстве, двинулись вперед в энергичном темпе Серафимы Иосифовны, привыкшей ходить не только быстро, но как-то бочком, ссутулившись и зигзагом, хотя характер у нее был, как говорится, прямолинейный… Падали редкие снежинки, откуда они летят на землю, понять было нельзя, так как над головой было чистое и светлое небо; ей-богу, на нем не было ни единой тучки, облачка, но снежинки, все увеличиваясь и увеличиваясь, откуда-то падали на лицо – нежные и теплые. Слышалось, как на парикмахерской старается радиодинамик: «Нью-Йорк. От корреспондента ТАСС. Сегодня здесь состоялась очередная встреча представителей СССР, США, Англии и Франции по вопросам мирного политического урегулирования на Ближнем Востоке…» Они рассеянно слушали, и Нина Александровна умилялась рукавицам Серафимы Иосифовны – они были большие, длинные, меховые, и старая учительница походила на дошкольницу, которой рукавицы пришивают на веревочку, пропущенную через спину, чтобы не потеряла. Руки Серафима Иосифовна держала растопыренными, и это тоже было трогательно.