Кейт Уотерхаус - Билли-враль

— Йа-а-аххх! — рыгнул один из солдат. — Мы накачались германским пойлом. Йа-а-а-а-аххххх!

Я встал и, обойдя Штампа как можно дальше, тихонечко побрел в другой конец зала. Но сразу же и пожалел об этом, потому что Рита меня заметила.

— Ишь ты, кто явился не запылился, — довольно громко сказала она. На ней было синее щегольское пальто, но серебряный крестик исчез.

— Я-то не запылился, а вот его, похоже, треснули по башке пыльным мешком, — кивком указав на Штампа, откликнулся я.

— А ты, стал'быть, святой трезвенник, — насмешливо сказала Рита. Мы смотрели друг на друга. Верней, это я на нее смотрел, а она по-обычному пялилась с идиотской озабоченностью куда-то в пространство.

— Ну, и как там Ведьма? — спросил я.

— Кто-кто? — скорчив злобную гримасу, переспросила Рита.

— Барбара. Ты выясняла с ней отношения в «Рокси».

— Плевать я на нее хотела, — отрезала Рита.

— И все-таки что она тебе говорила?

— Не спрашивай — не услышишь вранья.

— Крестик-то она с тебя сдрючила, — опрометчиво ляпнул я. — А как насчет кольца? Кольцо-то ты ей, надеюсь, не отдала?

Ритин голос внезапно сделался таким же хрипло-визгливым, как у проституток, все еще торгующихся со своим поздним клиентом.

— Чего-чего? Ты меня за дурочку-то не считай, не на такую нарвался! Крест-то, он, может, и ее, а кольцо ты дал мне!

Я украдкой осмотрелся, но никто нас не слушал.

— Тут, понимаешь ли, вышла дурацкая путаница, — начал объяснять я. — Мне казалось, что Барбара расторгла нашу помолвку…

— Ты мне голову не морочь, я-то не такая дура, как она, — перебила мои объяснения Рита. — Ты дал кольцо мне, и у меня есть свидетель!

— А при чем тут свидетель?

Рита глянула на меня, сжав рот в злющую тонкогубую полоску — да за весь этот день никто на меня иначе и не глядел, — а потом два раза начинала говорить, но голос у нее пресекался. Наконец, выплевывая слова с такой яростью, что у нее тряслась голова, она хрипло сказала:

— Ну ты же и поганец!

Я торопливо прикинул расстояние до моего чемодана и от него до двери, намечая кратчайший путь бегства.

— Ну и поганец! Ну и мразь! Я всяких видела — и врунов, и прохвостов, но такого поганца!.. Кольцо ты мне дал, мне!

— Послушай, никто у тебя кольца не отнимает, — негромко, но настойчиво сказал я. — Пусть оно остается…

— А ну отвали, мразь ползучая! — С каждым словом Ритин голос становился все громче и визгливей, так что даже проститутки начали с интересом на нас посматривать. — Катись давай к ней, подлюга! Ты думаешь, ты кто? Ты кого из себя корчишь? Ты же только врать и умеешь, поганая твоя рожа!

Чувствуя, что лицо у меня стало белым, я отвернулся от нее и, бросившись напрямую к своему чемодану, поскользнулся и чуть не упал на заблеванный Штампом пол.

— И чего пыжится, сволота? — орала мне в спину Рита.

Я, словно слепой, подхватил на ощупь свой чемодан и метнулся к двери. Как раз в эту секунду она отворилась, и двое железнодорожных полицейских, показавшись на пороге, обвели зал ожидания тяжелым взглядом. Рита умолкла. Один из полицейских подошел к Штампу и принялся что-то говорить ему зловеще приглушенным голосом.

Крикун в черном пальто скомандовал:

— Двое с ведрами, с тряпками — ко мне! Вымыть пол и доложить! Живо!

Я выскользнул из зала и нерешительно замер, все еще плохо соображая, где я и что со мной. Часы показывали ровно час. Наверху, в билетном зале, всю дальнюю стену занимала реклама шоколадного напитка. Бездумно глянув на нее, я начал считать электрокары с кипами газет. На девятнадцатом дверь зала ожидания открылась, и полицейский повел едва ковыляющего Штампа к сортиру. В этот раз Штамп меня узнал, хотя глаза у него были выпучены и слезились пуще прежнего. Он пробормотал:

— Знаю, Сайрус … все знаю … В понедельник увидишь … — Полицейский тащил его к уборной, а он бубнил: — …До понедельника …там увидишь…

Я забыл, сколько насчитал электрокаров, и, сощурив глаза, начал считать кафельные плитки на грязном полу. Наметив себе одну линию плиток, я с трудом перевалил за второй десяток, и мой взгляд уперся в знакомые туфли. Я приподнял голову, перестал щуриться — и конечно же! — у единственной все еще открытой кассы стояла девушка в черной юбке, зеленой замшевой куртке и с копной нечесаных волос на голове. Лиз получила билет, а я, подняв чемодан, пьяно заковылял к ней, подражая только что уведенному в уборную Штампу.

Она заметила меня, когда почти дошла до платформы, у которой стоял донкастерский поезд. Я помахал ей, и она свернула ко мне. Тогда я еще раз беззаботно ей помахал.