Мария Арбатова - Дегустация Индии

Когда после Литературного института я вступила в Профессиональный комитет московских драматургов, у меня было два культурных шока. Первый – после того, как мы молодой драматургической командой лоббировали какое-то решение и долго проговаривали его со своим главным союзником, председателем профкома драматургов, Алексеем Симуковым. Мы обсасывали планируемое заседание правления профкома до мелких косточек и крохотных хрящиков, практически репетировали его заранее, на год вперед настроили планов на фундаменте грядущей победы.

И вот, в самый момент заседания, увидели, как все пошло не по нашему сценарию, и пара человек подняли руки против... это еще не определяло итогов голосования, но наш союзник, душка Симуков, за десять минут перед этим планировавший с нами победу за чашкой чая, внезапно проголосовал против только что предложенного им самим двумя, данными ему уставом, голосами!

После заседания я подошла к нему с исследовательским интересом орнитолога, обнаружившего новую породу птиц:

– Алексей Дмитриевич, но ведь вы сами огласили это предложение. Вы сами хотели его провести. Почему вы проголосовали против, да еще двумя голосами?

Он удивился моему недоумению, развел руками и пояснил:

– Я почувствовал, что их больше...

Я пыталась понять, сделав скидку на то, что Алексей Дмитриевич родился в 1904 году, прошел через все фокусы советской власти, в самые жесткие годы руководил репертуарным отделом Министерства культуры, и одна из его пьес носила характерное название «Это сильнее меня». Пыталась понять, но не смогла...

Практически через год в предперестроечной стране компания молодых драматургов попыталась создать свое независимое объединение, с правом организации театральной студии. Основную воду мутила я, но человек десять молодых активистов были так же сильно заинтересованы в победе: цензура и коррупция не давали нам никаких щелок для проникновения в театр. Мы составили учредительные документы, подготовили конференцию, разослали приглашения...

Ясное дело, что люди в штатском не дремали. И хотя создание микростудии с ее микропостановками не могло угрожать отечественной идеологии, на конференцию явилось стадо специально инструктированных околокиношных и околотеатральных молодых людей (часть из которых после переворота маркировала себя в качестве мучеников совести) и аккуратно задавило нас голосами, придав объединению комсомольский статус.

Я еще была слаба в политических играх и ощущала мизансцену как удар в солнечное сплетение, но этот удар стерся в ту секунду, когда вся моя команда проголосовала за их вариант...

– Ребята! – кудахтала я. – Но ведь мы же... ведь вы же... ведь нас же...

– Что ты вопишь? – удивились братья по оружию. – Их ведь было большинство... и ты со своим: двести человек «за», одна Арбатова «против» – выглядела как идиотка.

– Ребята, но ведь у вас же была позиция! Вас ведь за нее не накажут, не посадят, не расстреляют! Почему вы ее сдали??????? – не унималась я.

– Не накажут, не посадят, не расстреляют, но их все равно большинство...

Никто из этих людей впоследствии не стал заметным драматургом... кто-то эмигрировал, кто-то ушел в бандитский бизнес, кто-то – в фальшивое православие, кто-то – в откровенную халтуру... А я, оставшись самой собой, по-прежнему «выгляжу как идиотка». Но в отличие от них точно знаю: чтобы научиться писать, нужно научиться не бояться и не стыдиться себя и не угадывать, каким захочет увидеть тебя общество, а ежесекундно завоевывать данное при рождении право быть собой.

Позже, выучившись на психоаналитика, я поняла, что у них просто были давящие родители, и выход из образа хорошей девочки и хорошего мальчика вызывал такую высокую тревожность, что потушить ее потерей лица оказывалось сущим пустяком. Я всегда вспоминаю про это голосование, когда меня спрашивают, почему я буддистка, когда всем положено быть православными.

Шумит не похож на наших мужчин. Он ведет себя то как герой индийского эпоса, то как герой индийского кино... Единственное, что сближает его с русскими мужчинами, – это ситуация, когда его припираешь к стенке аргументами и он, вместо того, чтобы согласиться с очевидным, кричит:

– У тебя нет души! Ты состоишь из одного мозга!

Как всякого мужчину планеты, распускающего слухи о «женской логике», его пугает формальная логика. Но здесь приходится делать ему как индийцу послабление. На философском факультете меня когда-то обучали тому, насколько различны формулы созерцания мира в зависимости от типа культуры, и если сформулировать их словами, то получится, что европеец говорит: все делится на белое и черное. Китаец говорит: белое станет черным. Индиец говорит: белое и есть черное...