Аркадий Бабченко: Дизелятник

Мы для них были наглядным пособием — я знаю, офицеры говорили: будете плохо служить, отправим в Чечню. Ваше наказание вон, за окном, курит в сортире второго этажа. Это не просто угроза, это реальность. У нас в учебке одного сержанта отправили на войну за то, что он пропил овчинный тулуп. И они служили. Тянули ногу как надо.

Кем они были для нас, не знаю. Марсианами, наверное.

В полку мы были вроде как сами по себе. Армии не принадлежали.

Служить не служили, просто ждали решения своей судьбы. Вместо формы какие-то разномастные тряпки — кто в чем приехал. Парадка, х/б, камуфляж, афганка, бушлаты, шинели, ботинки, берцы, сапоги, кроссовки. Кто-то с медалями. Кто-то с нашивками за ранения. Кто-то без медалей, без нашивок и без пальцев. Строем не ходили — после войны и перед тюрьмой заставить нас маршировать было невозможно.

Всем на все плевать. Все равно выход один, так чего лишний раз прогибаться? Когда мы шли в столовую, то офицеры хватались руками за голову — стадо.

Командовал дизелятником полковник Зимин — кругленький жизнерадостный Винни Пух, любивший трепать солдат по щеке. Он все время был в отличном расположении духа, всегда шутил, громко говорил. Повторял, что все будет хорошо. К солдатам был доброжелателен. При каждой возможности разрешал свиданки и увольнения. Но в казарме он появлялся редко и был далек от наших проблем. У меня всегда было ощущение, что он вот-вот удивится: «Как? Неужели вы были в Чечне? А что, у нас там война? Вот те раз… Ну-ну, все будет хорошо. Так почему же вы, говорите, сбежали?»

Поэтому рулил всем на дизелятнике подпол — я забыл его фамилию. А лицо помню хорошо. О нем у меня остались неприятные воспоминания.

Распределением солдат заведовал именно он. Решал, кого в Чечню, кого нет. За распределение ближе к дому брал деньги. Мог за деньги и попытаться от тюрьмы отмазать. За большие мог и комиссовать. Намекал на взятку и моим родителям. Мы не дали.

Был лейтенант по кличке Жало. «Жало» на армейском языке означает «лицо». Лицо у Жала было именно «жало». Длинное, как у лошади, топорно и криво рубленное, словно пьяным плотником, с тяжелым выдвинутым подбородком, над которым, почти соприкасаясь с ним, нависал огромный нос. Дополняли картину низкий лоб с залысинами и большие, близко посаженные глаза. Был он исполнителен, неинициативен, неумен и жесток. Солдат за людей не считал.

Наибольшую ненависть вызывало то, что Жало и сам был срочником, — двухгодичник, после института.

Остальные к нашей жизни отношения не имели. Но в массе своей за солдат нас не считали — так, сброд какой-то, давно всех пересажать пора. Да и сложно ожидать чего-то иного от «приарбатского военного округа». Бытие определяет сознание.

На этих лакированных офицеров мы действовали как красная тряпка на быка. Каждый второй считал своим долгом докопаться до формы одежды, незастегнутой пуговицы, неотданного воинского приветствия.

Андрияненко однажды прошел мимо какого-то майора, совершенно на него не отреагировав, — ТАМ никто не носил знаков различия и никогда никому не отдавал честь, за это могли и в зубы дать — демаскируешь командира. Здесь же это считалось воинским преступлением. Майор взбеленился.

И несколько раз прогнал Андрияненко строевым шагом — тот со своими ходулями все никак не мог промаршировать как надо.

Конечно, он не знал и не мог знать про его колени. Но нами это воспринималось как очередное предательство со стороны системы.

Поучайте лучше ваших поучат.

Форма одежды… Откуда она у нас?

Старшиной дизелятника был Игорь Макеев. Макей. Родом с Калуги. Сержант.

Макей был огромен. Просто огромен. Рост под два метра. Грудь — с дверной проем. Кулак с голову. Размер ноги, кажется, сорок седьмой.

Размер шапки — за шестидесятый. При этом на его бычьей башке, крепко посаженной на бычью же шею, которая вырастала из бычьего туловища, она сидела как тюбетейка, на самой макушке.

Лицо у Макея было лицом убийцы. Твердое, скуластое, с волевым подбородком. Жесткое. Воля потрясающая. Взглядом он мог бы ломать доски.

Его не остановило бы даже попадание бронебойного снаряда. Глотка — как ведро. Я думаю, он мог бы контузить человека, если бы заорал ему в ухо во всю силу. Или заглушить паровоз.

Сила Макея была силой не человека, а силой животного — даже для его объема мускулов она была фантастической. Пальцами он гнул пятирублевую монету.

Но эта его огромность была очень органичной. Пропорциональной. Красивой. Сложен Макей был идеально. При всей своей массе он был невероятно быстр, удары его бревноподобной руки молниеносны. Реакция просто восхищала. Когда он тренировался, то — танцевал. Казалось, летал по залу, не касаясь пола. На одних мысках. Черт его знает, как под его весом не ломались пальцы.