Павел Пепперштейн - Предатель ада [сборник]

Сэгам после этого излечился от своих странных припадков. Больше у него не оживала рука, он не претерпевал агоний, он избавился от фобии Звука.

А вот Джейка Янга кто-то убил. Жаль, он был отличным парнем.

Незадолго до его гибели мы (я, Джейк и Морис) посетили могилу нашего с Морисом предка. Забытый всеми обелиск среди пустоши. Я увидела улитку на теплом камне. Простой гранит. Генерал Марпл не заслужил мрамора.

Джейк возложил на ступени обелиска британский флаг. Я положила стальной крестик, привезенный из Англии. Морис пожертвовал предку свой мотоциклетный шлем — он ему больше был не нужен. На мотоцикле он не ездил и более не стремился защищать свои уши. Он больше не боялся Звука.

Морис вспомнил, как Звук настиг его. Это случилось в Петербурге, когда Морис и его ассистент Пит Полл разыскали молодого исследователя Петрова. Разыскать Петрова в Петербурге — это как разыскать Йорка в Нью-Йорке, найти Карла в Карлсруэ, обнаружить Эда в Эдинбурге.

В маленькой пещерной комнате Петрова, где впоследствии нашли его труп в окружении трех мертвых дев, в этой комнате Пит и Морис подверглись интенсивному воздействию Звука.

После этого Сэгам стал одиноким и никому не нужным, как обелиск генерала Марпла среди замусоренных полей. Таким бы он и остался, если бы я не полюбила его.

Плавая в осеннем море, я встретила среди волн ту самую девушку, которую видела в отеле, а до этого на вилле Голого агента. Я подплыла к ней, желая сказать, что зря она убила Джейка Янга и Ларса Интермана. Они были моими друзьями, они были хорошими ребятами. Но я этого не сказала — вместо этого я неожиданно для себя поцеловала ее нежные соленые губы. Обнимая тело этой русалки-убийцы в сонных водах прибоя, я думала о том, что вряд ли источник Звука действительно находится на Наклонной платформе, как полагал Голый агент.

Должно быть, само Солнце является источником этого неслышного звука. Ученые лишь усилили это звучание. Немецкий поэт Новалис писал о грохоте Солнца, услышать который можно лишь в особых состояниях сознания. Эти слова поэта стали предвосхищением современных открытий в области физики. Солнце грохочет. Мы не глохнем от этого вопля лишь потому, что Солнце — Коронованная особа. Солнечная корона поглощает грохот звезды, сберегая наш разум. Монархия — дело святое, но она уходит в прошлое. Корона слабеет. Мне ли, англичанке, не знать об этом?

Звук крепчает. Все эти убитые, которые сыпались вокруг нас, словно листья осенних деревьев, все они не были жертвами шпионской игры. Они были жертвами безумия, вызываемого Звуком. Этот Звук повсюду, от него нет укрытия. Все мы находимся под его воздействием. Потому что ухо беззащитно.

А я? Может быть, я тоже нуждаюсь в противоядии доктора Бронфельда? Почему я оставалась столь невозмутимо спокойной среди этого каскада смертей? Почему я была так пронзительно счастлива в Городе Голых, хотя это всего лишь оргиастический курорт из разряда тех, о которых так высокомерно писал Мишель Уэльбек? Почему я так нежно целовала губы девушки-убийцы и испытывала почти неземное наслаждение, проводя рукой по ее скользким от моря бедрам?

Это было теплой осенью 2013 года. Через несколько месяцев Европу захлестнет очередной кризис. Снова Европа расколется пополам, как таблетка. Отравленные Звуком люди выйдут на площади и станут стрелять на улицах. Крым снова отойдет России. Неужели все это было затеяно ради того, чтобы овладеть Косой платформой?

Может быть, нам следует возненавидеть Солнце, которое тихо поет нам песни безумия?

Тишина порождает Звук. Звук порождает ум и делает его больным. Солнце, возможно, тут ни при чем.

Я хорошо плаваю. Вплавь я добралась до Косой платформы. Как Сэгам, я не сильна в точных науках. Я думала, что в этих наклонных комнатах я обнаружу некое техническое устройство — источник Звука. Ретранслятор? Излучатель? Селектор шумов? Координатор вибраций? Здесь было множество аппаратов и неведомых мне технических устройств, но все они были старыми, разбитыми, безжизненными — ничего их не оживляло, кроме водорослей, заброшенных сюда штормами. Эти водоросли напоминали бледные и спутанные парики морских старух, свисающие с угасших агрегатов советской мысли.

Соленая плесень изъела все. Я бродила по Платформе голая, мокрая и словно заколдованная — до сих пор не понимаю, как я не поранила свои босые ноги о битые стекла и прочий опасный тлен, что устилал Платформу, словно ковер. А я была как йог, как нагой фокусник. Или нечто оберегало меня?