Майкл Корда - Богатство

Больно было, что никто – ни Саймон, ни де Витт, ни пресса – не допускали даже возможности, что она л ю б и л а Артура, или что она могла испытывать какую-либо скорбь после его смерти. Даже мать, когда Алекса, наконец, собралась с силами и позвонила ей, казалось, думала, что все произошедшее – ошибка, точнее, доказательство, что ее дочь совершенно не способна подцепить нормального мужчину. Она предполагала, что Артур Баннермэн, будучи богатым и старым, хотел получить от Алексы какую-то выгоду. Все то немногое, что она знала о нем, она подчерпнула из телепередач во время его политических кампаний, тогда как даже его сторонники были согласны с тем, что он не обладал талантом выступлений в средствах массовой информации, и выглядел там как надменный WASP – аристократ.

Газеты придерживались той же точки зрения. Если читать между строк, некрологи описывали холодного, надменного, амбициозного человека, "рожденного с золотой ложкой во рту", который считал, что Белый Дом должен быть поднесен ему по первому требованию. То, что он был либералом и интернационалистом как раз в то время, когда Республиканская повернула вправо, игнорировалось, его филантропия, так же как огромные вложения в искусство подавались, как доказательства вины того, кто был слишком богат, чем ему было нужно.

Это был не тот человек, которого она знала, и ее удивляло, что представления газетчиков так отличались от ее собственных. Он достаточно рассказывал о своих родных, чтоб стало ясно – они также относятся к нему по другому. Она знала – или думала, что знала – о них столько же, сколько о собственных братьях, а может и больше, ибо в последние полгода она была в той же мере его собеседницей, как любовницей, словно ему было необходимо с кем-то поговорить, с кем-то, н е п р и н а д л е ж а щ и м к его семье, или семейным служащим – небольшой армии юристов, финансовых советников и прочих деятелей, защищавших Баннермэнов и их богатство от внешнего мира.

– Ты слушаешь, или я говорю для себя?

Что бы Саймон не сказал, она это пропустила, поглощенная собственными мыслями, от которых, поняла она, толку было мало.

– Извини. Я задумалась. -Это хорошо. Что тебе с л е д о в а л о бы делать, так это думать. И если подумаешь как следует, поймешь, что я прав. Причина, по которой ты совершаешь глупость, извини, о ш и б к у, – бодро продолжал Саймон, – то, что Баннермэны располагают тяжелой артиллерией. Зачем их дразнить? Пусть они придут к тебе. Они это сделают, рано или поздно. -Это очень похоже на то, что сказал де Витт. -Ну, он же не полный идиот, Алекса. Допустим, здесь он изгадил все, что мог, но ведь подобные дела – не его специальность. Только потому, что он допустил промах в обращении с прессой, не значит, что он не умеет обращаться с семьей Баннермэнов. Правда, учитывая, какую рекламу он им создал, возможно, де Витт сейчас любим семейством не более, чем ты.

У Алексы едва не сорвалось с языка, что у нее больше причин жаловаться на прессу, чем у Баннермэнов, но это была не та тема, которую ей хотелось обсуждать, даже с Саймоном.

За последние сорок восемь часов в стране вряд ли осталась газета, не напечатавшая ее фотографию на первой полосе, вместе с измышлениями по поводу смерти Артура.

Саймон предупреждал ее с самого начала, что избежать скандала практически нет возможности, и был прав. Идея одеть Артура и перенести его в гостиную произвела, как он и предсказывал, прямо противоположный эффект. А то, что она скрылась из виду, только разожгло аппетиты прессы.

Де Витт настаивал, чтобы она "пригнула голову", и она так и поступила, прячась на квартире Саймона, в то время, как газетчики раскапывали то малое, что могли о ней выведать. Ее описывали, как "блистательную супермодель", люди, которые ее едва знали, выдавали небрежные и лживые отчеты об ее отношениях с Артуром Баннермэном, ее мать, пойманная прибывшим на ферму в Иллинойсе корреспондентом " Нью-Йорк Пост", отказалась отвечать.

Элемент тайны, конечно, лишь обострил любопытство, чего не мог предвидеть де Витт. "Если они не сумеют найти вас, то постепенно утратят интерес", – сказал он. "Когда все устоится, возможно, вы сумеете переговорить с Семьей". Де Витт всегда упоминал семейство Баннермэнов так, словно оно писалось с заглавной буквы, и не иначе. "В конце концов, никто не заинтересован, чтобы это превратилось в цирк".

Его аргументы показались Алекс разумными – "цирк" было последнее, чего она хотела. И она в точности знала, что случится, если репортеры найдут ее, когда она представляет главную приманку. Она была готова, только из уважения к Артуру, молчать о браке, пока не возникнет возможности объявить о нем достойным образом и не созывать пресс-конференцию, дабы сообщить эту новость сама, – чего, как она догадывалась, боялся и де Витт.