Майкл Корда - Богатство

– Вашей матери? – воскликнула миссис Баннермэн, точно удивилась, сто что у Алексы она есть. – Я предупреждала Роберта, чтобы он держался от этого подальше. Вы с кем-нибудь обсуждали этот документ?

– Нет. – Алекса помолчала. – И добавила: – Еще нет.

– Возможно, вы более разумны, чем я считала. – Пауза. – Вам лучше сразу приехать сюда.

– Что ж, если это удобно…

– Это не вопрос удобства. Если вы приедете, это будет совсем не удобно, поскольку я ожидаю сюда всю семью, но это необходимо. Я жду вас сегодня вечером, не позднее шести. Разумеется, вы останетесь ночевать. После обеда будет слишком поздно возвращаться в город. – По тону миссис Баннермэн было ясно, что это приказ. – Не думайте, будто это значит, что я принимаю ваши претензии, – добавила она. – Просто я делаю то, что считаю лучшим в интересах семьи.

– Так же, как я.

– Мне трудно в это поверить, – мрачно сказала миссис Баннермэн, и повесила трубку.

– Надеюсь, эта комната удовлетворит вас, мэм, – сказал пожилой дворецкий-англичанин. – Здесь останавливался герцог Бедфордский, нынешний, конечно, не его отец. И полковник и миссис Линдберг, хотя это было до меня. – Он слегка повел головой в сторону фотографии в серебряной рамке, где молодой Одинокий Орел [44]и его жена стояли с робким видом на лужайке в Кайаве между Элинор Баннермэн и ее мужем. Рядом с Патнэмом Баннермэном стоял маленький мальчик, который, как догадалась Алекса, был Артуром. К своему разочарованию, она не разглядела никакого сходства между мужчиной, за которым была замужем, и улыбающимся ребенком в старомодных штанах до колен и длинных носках.

Горничная, которая прибыла сразу после того, как дворецкий поспешил ретироваться, тоже называла ее "мэм" и выражала надежду, что она довольна комнатами. Алекса подтвердила это – в конце концов, они были достаточно хороши для миссис Линдберг и герцога Бедфордского, и совершила краткую экскурсию: небольшая столовая с видом на бесконечную лужайку, за которой сквозь оголенные ранней зимой деревья просвечивала река Гудзон, спальня с необъятной кроватью, из тех, на которых рождаются, рожают и умирают, ванная, удобная, но без особой роскоши, из чего явствовало, что Баннермэны и их гости не принадлежат к людям, проводящим здесь больше времени, чем необходимо.

– Обед будет в восемь, – сказала горничная, глядя в пол. – Коктейли подадут в нижней гостиной в семь. Я вам нужна, чтобы помочь вам одеться?

– Одеться?

– О, это не формальный обед, мэм. Старая миссис… я имею в виду миссис Баннермэн, всегда надевает к обеду длинное платье, но черные галстуки для джентльменов не обязательны.

– Думаю, что смогу справиться сама.

– Если вам понадобится помощь, просто позвоните. Звонок возле постели. Или если вы захотите принять ванну. или еще чего-нибудь… Меня зовут Люсиль, мэм, и я приставлена к вам. Не желаете ли чаю? Сейчас подходящее время дня.

Алекса глянула в окно, где под сумрачным небом быстро угасал свет. Несмотря на то, что на лужайке было достаточно места для нескольких футбольных полей, на ней не было видно ни одного палого листа. Алекса попыталась догадаться, какое количество садовников потребно, чтобы чистить аккуратные гравиевые дорожки, приводить в порядок необъятные лужайки, подметать бесконечные гранитные террасы и мраморные лестницы, подстригать мили зеленых изгородей…

В умирающем свете окрестности Кайавы обладали хрупким совершенством нарисованного пейзажа. Вдали, там, где лужайка встречалась с лесом, Алекса разглядела фигуру, движущуюся, словно возвращаясь домой с прогулки. Мужчина – она была уверена, что это был мужчина, по тому, как он шел, заложив руки в карманы пиджака, совсем, как Артур, остановился, повернулся к ее дому, и на миг задержался, глядя, казалось, прямо на ее окно, затем пошел через лужайку твердой неторопливой походкой, растворяясь в тени.

– Роберт Баннермэн здесь? – спросила она.

– Мистер Роберт приехал несколько часов назад. Из города, – добавила горничная, словно Нью-Йорк был отдаленным и таинственным местом, известным только Баннермэнам. Она опустила шторы и взбила несколько подушек – хотя вряд ли они в этом нуждались, но одного мимолетного взгляда было достаточно, что представления Элинор Баннермэн о домашнем хозяйстве были на сверхчеловеческом уровне, превышающем все нормальные стандарты.

– Чай – это прекрасно, – сказала Алекса.

После ухода Люсили Алекса зашла в ванную и разложила свою косметику. В Кайаве было нечто, угнетавшее ее – не столько размеры, думала она, сколько обстоятельство, что она была здесь посторонней, незваной гостьей. Даже если бы Артур остался жив и привез ее сюда, вряд ли бы она когда-либо почувствовала здесь себя дома. Кроме того, у нее было чувство, что Артур был, возможно, последним из Баннермэнов – за исключением Элинор, для кого Кайава представляла собой "дом" в полном смысле слова – и даже он предпочитал не жить здесь. Для его детей Кайава была уже частью фамильного прошлого – никто из них тут не жил, и не выказывал особого интереса к посещению. И однако, думала она, если бы Кайава исчезла, семья Баннермэнов не имела бы центра. Каждый из них, конечно, был бы богат, но исчез бы благоговейный страх, что вызывало их имя, связанный, отчасти, с владением этим великолепным роскошным королевством, где осенние листья убираются, как только они опадают, а повседневным обычаям Америки двадцатого века не придают значения.