Вэй Хой - Крошка из Шанхая

Она достала из сумочки пачку дорогих кубинских сигар. Я протянула ей зажигалку, и она аккуратно раскурила сигару. Комната наполнилась серовато-голубым дымом, немного едким, но со своеобразным экзотическим ароматом. Мы обе немного расслабились.

– Я намеренно приехала без предупреждения, поскольку сын писал, чтобы я не возвращалась.

Ее лицо озарилось печальной улыбкой. У нее совсем не было морщин, черные и блестящие с химической завивкой волосы были коротко подстрижены в «детском» стиле как у Юэ-Сай Кань [96]. Похоже, у всех китаянок, долгое время живших за границей, одинаковые вкусы: им всем нравятся именно такие прически, коричневые тени, губная помада цвета бургундского вина и элегантная, сшитая на заказ одежда. Возможно, образ жизни, который им приходится вести за рубежом, побуждает их так заботиться о своей внешности, словно они стремятся ничем не выделяться на фоне остальных преуспевающих членов западного общества, в котором к китайцам всегда презрительно относились, как к изгоям.

Какое-то время она не сводила глаз с автопортрета Тиан-Тиана, где он был похож на грустного, только что вынырнувшего из воды человека. Затем перевела взгляд на нашу кровать, которую мы никогда не застилали. Я сидела рядом в совершенной растерянности и уже предвкушала пристрастный материнский допрос. И действительно, она первой нарушила молчание.

– А когда Тиан-Тиан вернется? Наверное, мне все же следовало предварительно написать или позвонить, – произнесла Конни. Ее глаза были полны надежды и тревоги, как у девушки накануне важного события.

Я собралась, было, ответить, но язык не слушался, а во рту пересохло:

– Он…

– Ах, да, – спохватилась она и достала из сумочки фотографию. – У меня есть его фото десятилетней давности. Тогда он был почти ребенок, маленького роста. Боюсь, при встрече я могу не узнать его.

Она протянула мне фотографию. С нее на меня смотрел худощавый подросток со спокойным взглядом, одетый в коричневый пиджак, вельветовые брюки и белые спортивные туфли. Он был снят на фоне огромного растения – огненно-красной канны, и в солнечном свете его волосы казались мягкими и пушистыми, как одуванчик, такими легкими, словно ветер мог унести их вдаль в любое мгновение. Тиан-Тиан осенью 1989 года. От этой старой цветной фотографии повеяло чем-то почти забытым. У меня снова возникло ощущение дежа вю.

– Вообще-то Тиан-Тиан сейчас здесь не живет… – и хотя это было невыразимо тяжело, я рассказала ей всю правду. В памяти одна за другой всплывали неясные картины прошлого, сентиментальные и страстные.

Чашка выпала у Конни из рук. Она не разбилась, но темно-красная юбка промокла насквозь. Конни побледнела и молчала какое-то время.

Я почувствовала странное облегчение оттого, что еще одна женщина, игравшая важную роль в судьбе Тиан-Тиана, разделяет мою боль. Было видно, что она с трудом сохраняет самообладание. Я хотела, было, бежать за полотенцем, чтобы она могла промокнуть пятна на юбке, но она жестом показала, что это не имеет ни малейшего значения и что ей ничего не нужно.

– У меня в шкафу есть чистые юбки. Вы можете выбрать что-нибудь подходящее и переодеться.

– Мне хотелось бы навестить его. Можно? – Она вопросительно посмотрела на меня, в глазах застыло беспомощное выражение.

– Это запрещено правилами. Но через несколько дней он, возможно, вернется домой, – сказала я, тщательно подбирая слова. Потом снова предложила ей переодеться и высушить юбку.

– Нет, спасибо, – пробормотала Конни. – Это я во всем виновата. Я не должна была оставлять его. Я себя ненавижу. Я столько лет ничего не давала ему. Нужно было увезти его в Испанию. Даже если он и не хотел ехать. Я должна была его заставить… – она заплакала, сморкаясь в носовой платок.

– Почему вам раньше ни разу не приходило в голову приехать повидаться с ним? – спросила я прямо.

И хотя меня тронули ее слезы, да и у самой комок стоял в горле, я все же не считала ее хорошей матерью. Умом я понимала, что какие бы страшные тайны ни были сокрыты в прошлом этой приехавшей из Испании женщины, не мне судить ее. Однако я всегда чувствовала, что одиночество и бесприютность Тиан-Тиана, его растерянность и одержимость мрачными призраками были трагическим образом связаны с фигурой матери. Их отношения были похожи на гниющую пуповину, навеки связавшую младенца и материнское чрево. Стоило ей покинуть семью – детство ее сына стало безрадостным, а когда прах ее мужа доставили в Шанхай на самолете, в жизни Тиан-Тиана наступил роковой перелом, и она превратилась в хаос. Именно тогда он утратил веру в талант, счастье и погрузился в безнадежность, как существо, каждая клеточка которого внезапно утратила способность сопротивляться болезням и разрушению. Мать, сын, мрак, смерть, ужас, безразличие, скорбь, причины и следствие – все смешалось воедино, как нескончаемый буддистский цикл переселения душ.