Святослав Иванов - Подозрительные предметы

В огороде бузина, а у дороги чибис.

Облепиха, клетчатая клеёнка на столе, хлебные крошки, чай. Иногда этот стол обрадует зелёным луком, иногда – какао из банки, иногда утомит супом, который почему-то считается очень вкусным. Разговоры тоже на разный лад. Когда-то я давился до слёз невкусной картошкой под рассказ о том, как какой-то толпе людей приносили какие-то важные камни с горы, когда-то никак не мог засунуть в рот вилку с печенкой под увещевания о загадочном времени, когда кому-то из родственников из-за нехватки еды пришлось сварить собственный кожаный ремень. Но сейчас я одну за другой разрываю зубами ягоды крыжовника, выедаю мякоть, а кожуру бросаю в специально отведенное для этого блюдечко, а мне рассказывают всегда увлекательное и всегда страшное, а потому увлекательное, сказание о печной трубе.

Помнишь, почему ни в коем случае нельзя закрывать затворку печной трубы в твоей комнате, когда рядом нет старших? На всякий случай напоминаю: когда в печи огонь, наверх поднимается дым, а дым содержит опасное вещество, которое, как бы объяснить… Представляешь себе море? Страшно в нём утонуть, так? Так вот, этого опасного вещества одна вот такая чайная ложка – больше, чем целое море. Из моря тебя можно достать и откачать, а после отравления – заснёшь и больше не проснёшься. Был тут один, парень, лет двадцати, заперся в доме и точно такую же задвижку не вовремя задвинул – и привет! Такое было горе… Выглядел, конечно, не как утопленник, но приятного мало. Смерть – вообще такая штука. Мементо море!

А вообще эта затворка для того, чтобы тепло от прогоревших углей оставалось в доме. Повзрослеешь чуть – научу тебя правильно следить за огнём. Когда все дровишки как следует прогорят, от них остаются только угольки, у них пламя слабое, безопасное. Тогда можно уже и закрывать затворку, но тут масса всяких тонкостей… В общем, рано тебе ещё об этом знать, мой юный друг.

Трогать затворку страшно, потому что умирать страшно – об этом говорят по телевизору. Новости из большого мира: очередные тридцать четыре смерти в большом городе, а у нас за ужином – у кого пиво (однажды тайком доставал из холодильника: такое горькое, что я зажмурился, потом искал в саду листья мелиссы – рвал и пихал в рот), у кого брусничная вода (не такая горькая). Плита почему-то разогревается очень долго, зато поджаренное здесь, меня искренне в этом убеждают, – вкуснее городского в разы. Ужин я уплетаю обычно гораздо прилежнее, чем обед (у ужина есть значительное преимущество – гарантированное отсутствие супа); настроение к вечеру всё уютнее, но после каждого завораживающего рассказа о чайной ложке, в которой можно утонуть, ещё долго тянется ощущение, что смерть всё время несёт вахту где-то рядом.

Мы со случайным другом у странного сооружения под условным названием «веранда». Потрёпанная и изначально ненадёжная кирпичная стена, от которой в две стороны расходится покатая крыша, под ней – деревянный настил, который вышеуказанная стена делит на две секции. Таких веранд на территории три, четыре или больше. Предполагается, что сонмы товарищей по несчастью будут заполнять эти веранды, если во время прогулки пойдёт дождь. Но нас не сонмы, а во время дождя гулять нас не выводят. Если же он пойдёт, мы должны построиться по парам и последовать за воспиталкой в опочивальню.

Мы со случайным другом отбились от общих игр. У нас в руках нет загадочных «соток», и играть в догонялки мы тоже не любим. Он – явно глупый (обидное слово) и неповоротливый, я – скорее просто необщительный. Недавно девочки обнаружили большое родимое пятно у меня на шее и целой толпой оттащили меня к начальству – у меня, наверно, какая-то редкая болезнь – начальство сказало, что всё со мной нормально, но неприятного впечатления после этой ситуации уже не отменить. Я держусь в стороне от толпы и предпочитаю копаться в глинозёме вместе со случайным другом Мишей.

Миша похож на игрушечного медведя или медведя из иллюстраций в книжках. Настоящего в зоопарке мы тогда так и не дождались – он прятался в берлоге. Ну и хорошо, раз похож на своё имя. Миша неожиданно ловко подцепляет где-то в траве червяка, кидает его на светлое место изучаемой нами бежевой почвы. Он аккуратно заносит над червём свою рабочую ветку и делит живое существо на две части. Расчлененный червь корчится в предсмертных муках, я смотрю на товарища с недоумением. Миша триумфально поднимает вверх веточку и кричит: «Два червяка!». Если быть точным, «р» он не выговорил, мы оба ещё этому толком не научились, но мне это уже режет ухо.