Роберт Элли - Последнее танго в Париже

— После твоего звонка, — сказала она, — мы просидели всю ночь, говорили о тебе и о Розе.

Уж не оставила ли горничная кран открытым, подумал Пол. Вполне могла — назло или из опасения, как бы кровь не задержалась в стоке. Горничная была очень суеверной. Интересно, все ли она еще в комнате?

Он вернулся в комнату Матушки. Та аккуратно раскладывала на постели свои вещи — туалетные принадлежности, фланелевую ночную рубашку, черное платье для похорон. Последнее она наградила одобрительным взглядом.

— Отец говорил шепотом, — продолжала она, — словно это случилось в нашем доме.

Она посмотрела на него с каким-то странным, как ему показалось, нелепым выражением.

— Где это произошло?

— В одном из номеров, — не без злости ответил Пол, произнеся слово chambre [9]так, будто речь шла о роскошном салоне. — Какое это имеет значение?

— Кто-нибудь знает, мучилась она или нет?

Разумеется, мучилась, иначе и быть не могло, подумал Пол. Но почему, почему?

— Спросите у врачей, — добавил он со злорадным удовольствием. — Они производят посмертное вскрытие.

От удивления она раскрыла рот. Посмертное вскрытие — это же всегда связано с преступлением и позором, такого нельзя допустить.

— Никакого вскрытия, — заявила она, сделав вид, будто это зависит от ее решения.

Больше Пол был не в состоянии выдержать. Он повернулся, пересек коридор, подошел к той самой комнате, потрогал ручку и резким движением распахнул дверь. В комнате никого не было, все прибрано, как до случившегося. Из крана в ванну хлестала вода, он подошел и завернул кран. Поглядел на чистую эмаль. Может быть, следовало привести сюда Матушку и показать, где наложила на себя руки ее дочь. Может быть, тогда бы она успокоилась. Пол крутанул кран до упора, но вовремя спохватился, что может сорвать резьбу. Такая безликая комната; вероятно, поэтому Роза ее и выбрала.

В комнате напротив Матушка начала развязывать пачки открыток и конвертов — все с траурной каймой, предназначенные исключительно для извещения о смерти. Матушка сохранила их от похорон родственников, она гордилась своей предусмотрительностью и опытом в таких вопросах. Уж она-то проводит дочь в последний путь как положено: ничего не упустит. Ее немного беспокоил Пол. Она всегда побаивалась его, но одновременно признавала, что он настоящий мужик, не то что ее благоверный. В свое время ей казалось, что если кто-то способен совладать с Розой, так только мужчина его типа, поэтому она и благословила дочь на брак с этим перекатиполем, как назвал его ее муж.

Пол остановился в дверях и поглядел на набор открыток и конвертов. Матушка взяла открытку и стала ее любовно рассматривать.

— Я их дома держала, — сказала она, избегая смотреть Полу в глаза. — Мне и раньше доводилось хоронить. Теперь я все знаю про похороны. И комнату я украшу, везде расставлю цветочки.

Пол сжал кулаки. Он едва сдерживался.

— Открытки и родственники, — произнес он с горечью, — цветочки и платье для покойницы — все у вас в саквояже. Все-то вы предусмотрели, об одном забыли. Никаких священников не будет.

Это не приходило ей в голову, да и что за похороны без священника.

— Но церковь, — пробормотала она, — отпевание будет в церкви.

— Роза была неверующей.

Его слова эхом отдались в коридоре. Двери комнат приоткрылись — постояльцы начали прислушиваться к их разговору. Розино самоубийство наложило отпечаток на всю атмосферу в гостинице, многие постояльцы ходили на цыпочках то ли из страха перед смертью, то ли опасаясь причинить неудобство.

— Тут у нас ни одного верующего не сыщешь, — заорал он, чтобы все слышали.

— Не кричи, Пол, — попросила Матушка и опасливо попятилась, так что между ними оказалась кровать.

— Церкви не нужны самоубийцы! — проревел Пол.

Это было глупо, но все равно его переполняли боль и горечь. В какой-то миг он был готов задушить тещу собственными руками, но вместо этого повернулся к двери и обрушил на нее сначала удар одного кулака, потом другого, словно хотел вогнать ее в стену.

Дверь дрогнула на петлях, все в гостинице затаили дыхание.

— Ей дадут отпущение, — сказала Матушка и снова заплакала от отчаяния. — Я позабочусь. — Она присела на постель и закрыла лицо руками. — Знаешь, что сказал отец? — прорыдала она, не в силах утаить то, что казалось ей правдой: — «Моя доченька всегда была счастливой. Что же это с ней сделали? Почему она наложила на себя руки?»

Полу и самому хотелось заплакать, что-нибудь сделать, чтобы умерить боль. Но этого ему не было дано.