Агота Кристоф: Вчера

Вскрытие показало, что Вера отравилась снотворным.

Наша первая смерть.

Вскоре последовали и другие.

Роберт вскрыл себе вены в ванной.

Альберт повесился, оставив на столе записку на нашем языке: «Я в дерьме».

Магда почистила картошку и морковь, потом села на пол, открыла газ и сунула голову в духовку.

В четвертый раз, когда мы собираем деньги в бистро, официант говорит мне:

— Вы, иностранцы, только и делаете, что скидываетесь на венки да ходите на похороны.

На что я ему отвечаю:

— Каждый развлекается как может.

По вечерам я пишу.

Мертвая птица.

В голове у меня каменистая дорога, она ведет к мертвой птице.

— Зарой меня в землю, — просит она, и в изломах ее раздробленных косточек, как черви, кишат упреки.

Да, но для этого нужна земля.

Тяжелая, черная земля.

И лопата.

А у меня только и есть что глаза.

Пара затуманенных печальных глаз, погруженных в синевато-зеленую влагу.

Я приобрел их на блошином рынке за несколько мелких иностранных монеток. Ничего другого на эти деньги я купить не мог.

Я за ними ухаживаю, протираю, сушу в носовом платке, разложенном на коленях. Крайне бережно, чтобы не попортить.

Временами я вырываю перо у птицы и рисую багровые прожилки на этих глазах, моем единственном достоянии. А иногда я их зачерняю — целиком. И тут же небо нахмуривается и заряжает дождь.

Мертвая птица дождя не любит. Она преет под его струями, гниет, испускает неприятный запах.

В таких случаях, не в силах переносить зловоние, я отсаживаюсь подальше.

Время от времени я обещаю:

— Сейчас пойду поищу землю.

Но я сам в это не очень-то верю. Да и птица тоже. Она-то уж меня знает.

И с чего ей вздумалось умирать именно здесь, где одни только камни?

Конечно, нас с ней устроил бы и жаркий огонь.

Или большие красные муравьи.

Но здесь все так дорого.

За какой-нибудь коробок спичек нужно работать долгие месяцы, а уж муравьи в китайских ресторанах стоят бешеных денег.

У меня же почти ничего не осталось от наследства.

И когда я пересчитываю те жалкие деньги, что еще имею, меня охватывает ужас.

Вначале я тратил их не считая, как все, но теперь мне нужно быть очень экономным.

Я буду покупать только самое необходимое.

И стало быть, о приобретении земли, лопаты, муравьев или спичек даже мечтать нечего.

А впрочем, если хорошенько прикинуть, то почему я должен так беспокоиться из-за похорон какой-то неизвестной птицы?!

Теперь я очень редко заглядываю к Паулю. Мы так грустим, что нам нечего сказать друг другу. Мы чувствуем себя преступниками из-за того, что уехали в отпуск без Веры. А я виноват больше их обоих. Я смотрел, как загорает Йоланда, пока Вера умирала. А вдруг она была влюблена в меня?

Кати боится написать матери, что младшая сестра умерла. И мать продолжает писать Вере на ее адрес, и письма с пометкой «за смертью адресата» возвращаются к ней обратно. А мать Веры никак не может уразуметь, что означают эти иностранные слова.

В бистро я тоже бываю теперь не часто. Нас становится все меньше и меньше. Те, кто не умер, вернулись на родину. Молодые, не обремененные семьями, поехали дальше, за океан. Другие прижились здесь, женились на местных и по вечерам сидят дома.

В бистро я встречаю одного только Яна, который по-прежнему живет в общежитии для беженцев, где водит знакомство с эмигрантами, приехавшими со всех концов света.

Иногда Ян поджидает меня в подъезде моего дома.

— Я хочу есть.

— Почему ты не поел в общежитии?

— Поел. Кашу-болтушку, в шесть утра. Я снова голоден.

— Все еще не нашел работу?

— Нет для меня ничего.

— Ну входи. Садись.

Я ставлю две тарелки на стол, покрытый клеенкой, жарю яичницу с салом. Ян спрашивает:

— А картошки у тебя нет?

— Картошки нет.

— Жаль, без картошки не так вкусно. Хлеб-то у тебя, по крайней мере, имеется?

— Хлеба тоже нет. Я не успеваю ходить по магазинам. Мне, знаешь ли, работать надо.

Ян ест.

— Хочешь, я буду покупать для тебя все, что нужно, пока ты на работе?

— Я в этом не нуждаюсь. Привык справляться сам. Уже давно. Ян настаивает:

— Я могу и стены тебе покрасить. Не то чтоб я этому учился, но делал много раз.

— Нечего их красить, и так хорошо.

— Да ты глянь, какая у тебя грязь. Кухня вся черная, сортир и ванная не лучше. Жуткий вид!

Я оглядываю стены.

— Да, верно, вид жуткий. Но у меня нет денег.

— Я даром покрашу. За одни харчи. Мне лишь бы делом заняться. А то хожу как неприкаянный. Ты только краску купи, и все, а меня будешь подкармливать, как раньше.