Элена Ферранте - История о пропавшем ребенке [litres]

При виде зятя Стефано напрочь забыл, что ему нельзя волноваться, и впал в какое-то неистовство. Он орал, осыпал покойника страшными ругательствами и разве что не пинал труп ногами. «Как был ты в молодости дерьмом, так дерьмом и остался! – вопил он. – Так тебе и надо! Собаке собачья смерть!» Стефано на чем свет стоит клял зятя за то, что тот поломал жизнь его сестре Пинучче, его племянникам и его сыну. «Смотри! – сказал он Дженнаро. – Смотри, это и тебя ждет!» Дженнаро схватил отца за плечи и сильно встряхнул. Стефано попытался высвободиться.

Несмотря на раннее утро, становилось жарко. В вагоне воняло дерьмом и мочой. Все сиденья были разворочены, а окна покрыты такой густой грязью, что в них не проникал свет. Стефано не унимался. Он вырывался из рук сына и продолжал изрыгать проклятья. Терпение у Дженнаро лопнуло, и он тоже заорал. Он кричал, что стыдится отца, что единственные в квартале люди, которых он уважает, – это мать и Энцо. Стефано разрыдался. Они постояли немного возле тела Рино – читать над ним молитву им и в голову не пришло, они просто постояли, чтобы немного успокоиться. После этого вернулись домой и сообщили новость остальным.

Утрату Рино по-настоящему переживали только Нунция и Фернандо. Пинучча поплакала по мужу сколько полагается, а потом будто заново родилась. Уже через две недели она пришла ко мне и попросила взять ее на работу вместо свекрови, которая от горя совсем потеряла голову. Пинучча предложила за те же деньги наводить в доме чистоту, готовить еду и в мое отсутствие присматривать за девочками. Она была не такая старательная, как Нунция, зато разговорчивая, а главное – больше нравилась Деде, Эльзе и Имме. Она без конца осыпала всех троих комплиментами, не забывая и про меня: «Какая ты красавица! Настоящая синьора! Я тут посмотрела в шкафу: сколько же у тебя нарядов! А туфли-то, туфли! Сразу видно, что ты не абы кто и бываешь в богатых домах. А правда, что по твоей книге кино снимают?»

Поначалу она еще изображала скорбящую вдову, но очень скоро начала интересоваться, нет ли у меня одежды, которую я больше не ношу. Она была намного толще меня, и мои вещи были ей малы, но ее это не смутило. «Я перешью», – сказала она, и я в самом деле отдала ей несколько своих платьев. Она и правда мастерски перешила их под свой размер и как-то раз пришла к нам разодетая как на вечеринку. Она расхаживала взад-вперед по коридору, чтобы мы с дочками оценили, как на ней сидят обновки. От благодарности она становилась еще болтливее, чем обычно, и, вместо того чтобы заняться делом, принималась вспоминать нашу молодость и каникулы на Искье. Говоря о Бруно Соккаво, она приходила в волнение и, понизив голос, шептала: «Какая ужасная смерть!» Иногда она добавляла: «Я овдовела дважды» – судя по всему, ей доставляло удовольствие произносить эту фразу. Однажды утром, разоткровенничавшись, она посетовала, что Рино был ей настоящим мужем всего пару лет, а в дальнейшем вел себя как неопытный юнец. «Представляешь, даже в постели: одна минута – и готово, а то и меньше минуты! Да, он так и не повзрослел. Как был вруном и хвастуном, так таким и остался. Зато гонору – в точности, как у Лины. Эти Черулло, они все такие, языком трепать горазды, а до других людей им и дела нет». Она страшно злилась на Лилу за то, что та якобы присвоила себе все идеи брата и наживалась на нем. «Неправда, – возразила я. – Лина очень любила Рино, а вот он всю жизнь ее использовал». Пинучча бросила на меня сердитый взгляд и вдруг принялась расхваливать мужа: «Обувь „Черулло“ придумал Рино, а никакая не Лина! Она и Стефано обманула, женила на себе и обчистила. Папа оставил нам миллионы, а где они теперь? А потом она связалась с Микеле Соларой и окончательно нас разорила. Так что ты ее не защищай, – добавила она, – ты не хуже меня знаешь, что она за штучка!» Разумеется, все это было сплошное вранье, и в Пинучче говорили старые обиды. Но Лила после смерти брата вела себя так, словно хотела, чтобы все поверили: нет дыма без огня и за подобными россказнями что-то и правда стоит. Я давно поняла, что человеческая память избирательна, и каждый из нас помнит то, что хочет помнить; как ни удивительно, я и себя ловила на том же. Но больше всего меня поразило другое: Лила, вспоминая прошлое, толковала факты не в своих интересах, а против них. Она приписывала успех их обувного предприятия исключительно Рино, без конца твердила, что брат обладал невероятной фантазией и еще подростком освоил сапожное ремесло, что, не вмешайся в его дела Солара, он превзошел бы самого Феррагамо. Слушая ее, можно было подумать, что жизнь Рино оборвалась ровно в тот момент, когда мастерская их отца превратилась в небольшую обувную фабрику; все, что последовало дальше, все глупости и подлости Рино как будто не имели для нее никакого значения. Ее память сохранила только образ старшего брата, защищавшего ее от отцовских побоев и снисходительно терпевшего ее ребяческие выходки, на которые она со своим выдающимся умом была горазда.