СЁХЭЙ ООКА - ОГНИ НА РАВНИНЕ

Слева от меня, в сторону моря, тянулась и таяла вдали темная масса леса. Прямо передо мной расстилалась равнина, вздымалась и резко опадала, как исполинская дюна, утыкаясь примерно в пятистах метрах от меня в полчище голых ощетинившихся скал. Они, словно плотный экран, полностью заслоняли панораму.

Я замер на месте, разглядывая пелену дыма. Нет, думал я, не из-за меня в долине и на равнине горят огни. Вряд ли вся эта возня затеяна, чтобы поймать и убить одного-единственного японского солдата. Должно быть, я по чистой случайности выбрал опасный маршрут и пересек местность, где филиппинцы жгут сигнальные костры.

У меня отвратительно засосало под ложечкой. Но не мрачные картины гибели от рук партизан порождали во мне тревогу и беспокойство. Меня словно затягивало в таинственный водоворот, в котором странным образом перемешивались, расслаивались мои чувства, эмоции и ощущения. С тех пор как я покинул Японию, подобное состояние уже не раз овладевало мной. Я, например, прекрасно осознавал, что костры в долине были напрямую связаны с рыскавшими повсюду партизанами. Но ужас мне внушали не столбы дыма, а последовательность произошедших недавно событий и количество костров!

Видимо, не что иное, как ощущение оторванности от всего человечества, порождало столь дикие, противоречащие здравому смыслу видения и образы.

Пытаясь стряхнуть с себя болезненное наваждение, я занялся изучением местности и проверкой курса.

По ширине лежавшей передо мной равнины я догадался, что она является частью той долины, в которую я и стремился попасть. Я напряг зрение: вдали, справа, вырисовывался силуэт скал, у подножия лепились несколько зданий. Госпиталь!

Не мешкая, я отправился в путь. По крайней мере, избавлюсь от одиночества, обрету собеседников, с которыми можно будет перекинуться парой слов…

Тропинка пересекала полосу горящей травы. Я свернул направо и по плечи погрузился в заросли тростника.

Шаг за шагом я приближался к зданиям госпиталя, но взгляд мой был прикован к очагам воспламенения.

Солнце быстро садилось. Поднялся сильный ветер. Дым пеленой стелился по траве, время от времени поднимался клубами над землей и улетал в сторону леса, спускавшегося к морю.

Кругом не было ни души. Где скрывались люди, раздувшие огонь? Ответа я не находил…

Я приближался к госпиталю, шел мимо обработанных участков земли. Крестьяне успели скосить здесь траву и собрать кукурузу. Жнивье чередовалось с пустыми полосами – они тянулись к подножию холмистой гряды, которая разворачивалась каймой у меня перед глазами. Я еще раз взглянул на гору, которая так взволновала меня днем, когда я покинул лагерь. Ее мягкие очертания вновь показались мне чувственными, пленительными. Однако, когда я подобрался ближе, таинственное очарование исчезло. Чудесная зеленая мантия оказалась грубой дерюгой, сплетенной из кустарников и вьющихся растений; безобразными заплатками выделялись пятна отвратительной красной глины.

Госпиталь располагался в трех деревянных домах, прежде в них жили местные крестьяне. Одно здание использовалось как служебное помещение, в двух других были обустроены больничные палаты. Два армейских врача и семь санитаров «выхаживали» пять десятков пациентов. Госпиталь был оснащен крайне бедно, буквально во всем ощущался острый дефицит. Бинты и повязки никогда не менялись, лекарства не выдавались. Первоначально госпиталь находился на побережье, но позже в ходе военных действий был перемещен в глубь острова вместе с больными и ранеными, которые могли передвигаться самостоятельно. Таких оказалось тридцать с лишним человек. Они составили костяк малочисленной группы пациентов. Чужаки допускались в палаты лишь с достаточным запасом провизии в ранце. Врачи думали только об одном: как бы поскорее избавиться от больных и прикарманить их скудные харчи. Продукты приходилось экономить. Если у пациента начиналась диарея, пусть даже в самой легкой форме, его тут же сажали на голодный паек. В таких случаях несчастный, невзирая на свои болезни или раны, предпочитал покинуть стены госпиталя, а не умирать долго и мучительно от голода на грязной койке. Таким солдатам выдавался сухой паек на один день, чтобы у них хватило сил разыскать свое воинское подразделение.

Многие отверженные были настолько слабы, что не могли ходить: проковыляв по дороге полсотни метров, в изнеможении валились на обочину. Еще несколько дней они цеплялись за жизнь, переползали с места на место. Позже их видели лежащими где-нибудь под деревом или на краю леса. Потом они исчезали.