Ирвин Ялом - Мама и смысл жизни

— Для начала уже хорошо. Я знаю, что это твои реальные проблемы. Я бы очень хотел помочь тебе с ними, здесь, на группе, но группы этого делать не умеют. Попробуй пожаловаться на какие-нибудь вещи, с которыми мы можем тебе помочь.

— Мой дом, он никуда не годится. Там грязно. Они не могут его как следует опрыскать, а может, не хотят. Я не хочу обратно туда.

— Я знаю, что у тебя проблемы с домом, и с ногами, и с кожей. Но все это — не ты . Это вещи, которые имеют отношение к тебе, но не настоящая ты, не реальная ты. Загляни к себе в самую сердцевину. Что ты хочешь там изменить?

— Ну. Меня не устраивает моя жизнь. Мне есть о чем пожалеть. Вы про это, докта?

— В точку, — энергично кивнул я.

Она продолжала.

— Я сама себя разочаровала. Я всегда хотела быть учительницей. Такая у меня была мечта. Но у меня не вышло. Иногда мне становится грустно, и я думаю, что вообще ничего в жизни не добилась.

— Но, Магнолия, — воззвала к ней Роза, — посмотри, сколько всего ты сделала для Дарнелла, и для своих приемных детей. Это, по-твоему, ничего?

— Иногда я думаю — все равно что ничего. Дарнелл ничего хорошего в жизни не сделает, ничего не добьется. Оченно уж он похож на отца.

Роза перехватила нить разговора. Она явно встревожилась — зрачки у нее стали огромными. Она обратилась ко мне так, словно я был судьей, а она — адвокатом, защищающим Магнолию на суде.

— Доктор Ялом, у нее никогда не было возможности учиться. Когда она была еще подростком, ее отец умер, а мать исчезла на пятнадцать лет.

Вдруг вмешалась Кэрол, тоже обратившись ко мне:

— Ей пришлось воспитывать семерых братьев и сестер, почти в одиночку.

— Не в одиночку. Мне помогали — пастор, церковь, много хороших людей.

Роза игнорировала возражения Магнолии и продолжала обращаться ко мне:

— Я познакомилась с Магнолией примерно год назад, когда мы обе лежали в больнице. Однажды, уже после выписки, я заехала за ней на машине, и мы катались целый день — по Пало-Альто, Стэнфорду, Менло-Парку, в горы. Магнолия провела для меня экскурсию. Она мне все рассказывала, не только про достопримечательности, но и про то, как раньше люди жили в округе, и про всякие вещи, которые случились в том или другом месте тридцать, сорок лет назад. Это была лучшая поездка в моей жизни.

— Магнолия, что ты чувствуешь от слов Розы? — спросил я.

Магнолия опять смягчилась.

— Мне приятно, приятно. Детка знает, я ее люблю.

— Вот видишь, Магнолия, — сказал я, — похоже, несмотря ни на что, несмотря на все обстоятельства, которые были против тебя, ты все-таки стала учительницей! И притом отличной.

Кажется группа заработала… щелк, щелк, щелк. Я гордо взглянул на ординаторов-психиатров. Мой последний комментарий представлял собой дивный образец рефрейминга. Просто перл. Я надеялся, что его услышали.

Магнолия его услышала. Она, кажется, была очень тронута, потому что несколько минут плакала. Мы почтили этот момент уважительным молчанием. Но следующая реплика Магнолии поставила меня в тупик. Очевидно, я плохо ее слушал.

— Правда, докта. Правда. — И добавила: — Правда, но и неправда. У меня была мечта. Я хотела быть взаправдашней учительницей, чтобы мне платили как белой учительнице, чтобы у меня были взаправдашние ученики, чтобы меня называли «миссис Клэй». Вот чего я хотела.

— Но, Магнолия, — настаивала Роза, — посмотри, чего ты добилась — подумай про Дарнелла, и пятнадцать приемных детей, которые называют тебя мамой.

— Это тут ни при чем, я совсем другого хотела, про другое мечтала, — сказала Магнолия резко, с напором. — У меня тоже были мечты, как и у белых! У черных тоже бывают мечты. И еще я замуж вышла неудачно. Хотела на всю жизнь, а получилось — на четырнадцать месяцев. Я была дура: выбрала неподходящего человека. Он выпивку любил гораздо больше, чем меня.

— Как перед Богом, — продолжала она, повернувшись ко мне, — я никогда в жизни, до сегодняшнего дня, не ругала свово мужа. Не хотела, чтоб мой Дарнелл хоть слово плохое услышал про свово папу. Но, докта, вы правы. Правы. Мне есть на что пожаловаться. Стоко всего, что я хотела в жизни, я так и не получила. Не сбылись мои мечты. Мне порой бывает так горько.

Слезы струились по ее щекам, она тихо рыдала. Потом отвернулась от группы, уставилась в окно и принялась себя царапать, сначала легко, потом — с силой вонзая ногти в тело.

— Так горько. Так горько… — повторяла она.

Я совсем растерялся. И встревожился, как и Роза. Я хотел, чтобы вернулась прежняя Магнолия. А то, как она чесалась, меня пугало. Что она пытается соскрести — насекомых? Или черный цвет кожи? Мне хотелось схватить ее за руки и удержать, пока она не разодрала себя до крови.