Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики

Руководство, стоящее по обе стороны от Трили, ошалело глядело на него, как будто виновником 'торжества' был не Геракл, а именно он - Трили. Сам Геракл в шоке стоял с открытым ртом, глядя куда-то в пространство. Наконец, Трили пришёл в себя и взглянул на утыканную 'кинжалами' стену. На секунду он закрыл глаза ладонью, видимо представив себе людей, стоящих на этом месте. Это был бы конец всему, конец полный, 'амба', как говорят в народе! Резко повернувшись, Трили пошёл к входу в главное здание института. Руководство заспешило за ним.

- Маникашвили и Бут - в кабинете Самсона! - с удовольствием скаламбурил Авель Габашвили, догоняя своих коллег.

Все собрались в кабинете директора - Самсона Блиадзе. Трили сел в голове длинного стола, покрытого, как и положено, зелёной суконной скатертью. Над его головой висел портрет Ленина с открытым ртом сжимающего в вытянутой руке свою скомканную кепку, как задушенную птицу. Видимо, вождь произносил пламенную речь о необходимости отстрела реакционных учёных. Если таких, как Геракл Маникашвили, то вождь был, безусловно, прав.

Я не скажу, что Трили был мрачнее тучи, не хочу использовать набивший оскомину штамп. Но, тем не менее, это было так. Батони Тициан подождал, пока все рассядутся по местам, и молча, сорвав свои очки с носа, швырнул их по столу туда, где на самом краю друг перед другом сидели бледные Маникашвили и Бут. Самсончик вскочил с места и засеменил к остановившимся в своём движении очкам; подобрав их, он осторожно понёс очки хозяину, и в поклоне подал их Трили. Тот молча взял очки и снова без разговоров зашвырнул их туда же. Самсончик бросился доставлять их обратно. Так очки проделали свой путь туда и обратно несколько раз.

Кто-то вспомнил, что Трили так швырял очки ещё один раз - когда снимал начальника отдела, устроившего по-пьянке пожар в служебном помещении. Начальника сняли и отдали под суд - он 'достал' всех своими пьянками и безобразиями. Кого будут снимать сегодня - всем было ясно. Наконец к академику вернулся дар речи.

- Ну что, батоно Геракл, доигрался? - задал риторический вопрос академик. - Выжил талантливого человека, так что он вообще уехал из Грузии, и мы его потеряли. За год ты не смог даже повторить его опыт, имея готовую установку! Чем ты думал, когда создавал этого урода? Ведь у тебя был целый отдел в подчинении!

- Не было у меня никакого отдела, это не отдел, а сборище тупиц!

- Ах, у тэбэ нэ было атдэла? И нэ будэт! - закричал Трили, от волнения не сдержав сильный грузинский акцент.

- Пиши по собственному желанию, если не хочешь по статье! Уходи, куда хочешь, чтобы только ноги твоей у меня в институте не было! Говорят, ты хотел поработать шофёром? - съязвил Трили, - скатертью дорога!

Геракл, встал из-за стола и вышел, хлопнув дверью. За ним нерешительно засеменил Бут. У двери он обернулся, поклонился и, сказав 'до свидания', вышел, тихо затворив за собой дверь.

Я знал, что Геракл страдает придурью, но что до такой степени - не думал. Как же ещё оценить его поведение после ухода из института? Геракл, после изгнания из института, устроился мелким чиновником в Комитет по науке Грузии (был такой 'младший брат' Госкомитета СССР по науке и технике). И первым делом он вызвал с отчётом об академической науке : самого Трили! Это стало анекдотом - сотрудники института только и говорили друг другу: 'слышал новый анекдот - Маникашвили вызвал к себе Трили!'.

И чтож, Трили пришёл и спокойно доложил об успехах академической науки. Но перед уходом на доклад, он позвонил своему другу, Председателю Комитета по науке и сказал: - Васо (Вано, Сандро и т.д.), дорогой, сделай так, чтобы этого идиота Маникашвили в твоём Комитете больше не было!

И не стало Геракла в Комитете; но доклад Трили он выслушать всё же успел:

Прощание с Тбилиси

Лето в Тбилиси ужасное! В Ашхабаде из-за сухого воздуха жара в 50 градусов воспринимается легче, чем Тбилисские 'влажные' 35 градусов. Жена с детьми отдыхала в горном Коджори, я же сидя на работе, писал 'докторскую'.

Я сидел перед вентилятором, периодически поливая его лопасти водой из бутылки, и когда шквал брызг прекращался, снова доставал рукопись и писал. За время пребывания в Тбилиси я проделал много теоретической работы - домой идти не хотелось, нередко я оставался в институте и на ночь. Договаривался со сторожем, забегал в магазин, брал бутылку портвейна, два плавленых сырка 'Дружба' и 'французскую' булку.

Часов до 11 вечера я работал - писал теорию, обрабатывал материалы испытаний автомобиля - лент с записями от 'пятого колеса' и прибора 'путь-время-скорость' у меня было предостаточно. А в 11 я надувал резиновый матрац и такую же подушку, которые хранил у себя под столом, и гасил свет.