Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики

- Но такого в условии не было! - деланно возмутился я.

- А тогда я спорить не буду! - твёрдо стоял на своём Вася, заглядывая в свою шпаргалку.

- Тогда спор на две бутылки! - потребовал я, поддерживаемый болельщиками.

- А хоть на сколько! - хвастливо заявил Вася, - всё равно побежишь в магазин ты. Я понял алгоритм твоей примитивной задачки!

- Тогда слушайте все, - значительно произнёс я, - я называю цифру - 'единица'!

Жижкин взглянул на свой лист и стал что-то лихорадочно вычислять. Потом густо покраснел и неуверенно сказал:

- Единицу - нельзя!

- Почему? - возмутились все, - разве это больше десяти?

Жижкин швырнул в нас карандашом, скомкал бумажку, и, обозвав всех тупарями, чуть не плача забежал к себе в комнату, заперев за собой дверь.

Народ явно не понимал в чём дело. Я подобрал бумажку, брошенную Васей, и прочёл по ней весь ряд чисел, которые надо было говорить: 89, 78, 67 и т.д. - до 12. То есть, каждое последнее число было меньше предыдущего на 11. А последнее число - 1, он проставить не догадался. Но если я назвал единицу, то, что бы ни прибавлял Жижкин, следующей я назову 12, и пошло-поехало до 100. Вот он и рассвирепел на свою же детскую ошибку.

Мы стали трясти дверь и требовать: 'Васька, математик херов, давай вторую трёшку, а то дверь высадим! Ты же народу обещал!'

Вася подсунул под дверь вторую трёшку, но пить с нами - 'тупарями' - отказался. Нам же лучше - больше останется! Естественно Жижкин возненавидел меня всеми фибрами своей математической души и назло мне познакомил Таню со своим соседом Уткиным.

Уткин был полным невысоким парнем в очках, типичным школьным отличником, даже стриженым под 'полубокс'. Он по вечерам заходил в гости к Тане 'на чай', причём действительно на чай, выпивкой там и не пахло.

Я 'подловил' Таню на кухне и завёл разговор - 'про это, да про то'. Она призналась, что Уткин - для неё как подружка, 'толку' от него нет, только время тянет. Я всё понял и пообещал зайти в гости вечером.

Сказано - сделано, часов в 10 вечера, когда сын Тани Игорёк должен был уже спать, я положил в портфель бутылку модного тогда портвейна '777', свой огромный чёрный пистолет и постучал к Тане. Дверь была не заперта, и я вошёл. Таня с Уткиным сидели за столом и пили чай вприкуску. Я присел за стол со стороны Тани и поставил бутылку.

- Мы не пьём! - серьёзно сказал Уткин и насупился.

- А мы пьём! - неожиданно ответила Таня и засмеялась. Уткин откланялся и вышел.

Мы весело разлили вино по стаканам и чокнулись. И вдруг в незапертую дверь просунулась круглая физиономия Уткина, проговорившая, что это невежливо врываться в чужую комнату, где люди беседуют:Точно, Жижкин накрутил ему хвоста и послал мешать нам. Тогда я расстегнул портфель и вынул чёрный пистолет, о котором в общежитии все знали и помнили ещё с моей белой горячки в декабре.

Круглая физиономия исчезла, и я по-хозяйски запер дверь. Выпили, поговорили о жизни, о Володе, о нас двоих. Я погасил свет (чтобы в окно не заглядывали с улицы!) и стал валить Таню на кровать. В комнате стояли две узенькие общежитейские кровати, придвинутые друг к другу. На той, которая ближе к стене, уже спал Игорёк. Так что, валить надо было осторожно.

На Тане был мой любимый бежевый сарафан, обтянутый до предела. Ни одна частичка ладного привлекательного тела Тани в нём не скрывалась. Я стал нащупывать молнию, чтобы расстегнуть её. Но это мне не удалось, а сарафан сидел, как влитый. Удалось лишь немного приподнять юбку, а под ней - конец всему! - были плавки обтянутые ещё сильнее сарафана, и застёжек никаких не нащупывалось. Тщетно я провозился, лёжа на бывшей жене друга, да ещё она и приговаривала, правда со смехом:

- Уступи тут вам, всё общежитие будет завтра знать!

Или:

- Трахаться - смеяться, а аборт делать - плакать!

Я понял, что сегодня не выйдет ничего, 'путём', по крайней мере, встал, поцеловал Таню и вышел.

А назавтра Таня - была сама внимательность. Пригласила на утренний чай (действительно чай!), посидели, поговорили 'за жизнь'. Она подготовила Игорька в детский сад - мальчик ко мне хорошо относился, как к другу отца, и не хотел уходить. А, уходя с Игорьком, Таня тихо сказала мне:

- Ты не обижайся, заходи вечером!

Я не обиделся и зашёл. Таня была в халатике; он, правда, не шёл ей так, как сарафан, но был, видимо, уместнее на сегодня. Выпили, погасили свет, и я легко повалил Таню на кровать. Игорёк недовольно засопел и повернулся к стенке. Расстегнув халат, я стал искать рукой ненавистные плавки, но не находил их. 'В чём дело?' - не мог понять я. Жижкин был где-то прав - математик бы сразу догадался, а тупарь-силовик - нет. Плавок-то не было! Таня завлекательно похохатывала, пока я тщетно искал их. А потом!