Мари Осмундсен - Благие дела

В детстве Карианна дружила вовсе не с Рут, а с ее младшей сестрой, Рейдун. Рейдун и Карианна были сверстницами. Рут же, будучи на четыре года старше их, считалась «большой». Так они и росли — с ощущением, что Рут «большая», чуть ли не «взрослая». Рейдун с Карианной были такими закадычными подругами, что все за пределами их общности отходило на задний план, казалось чуждым им. Сегодня это кажется почти невероятным. Когда Карианна в последний раз виделась с Рейдун, та только что сделала себе стрижку и перманент; молодая хозяйка, с мужем и двумя малолетними сыновьями, не работающая, она внезапно оказалась старше и Карианны, и Рут, в глубине души обе они надеялись, что никогда не станут такими солидными, как она.

Теплые золотистые лучи солнца за окном напоминали об осени, Карианна закрыла глаза и представила себе осень времен своего детства.

Подобно лету, осень казалась нескончаемо долгой — это был не сезон, а состояние, которое тянулось, тянулось и тянулось. Дождь, слякоть, внезапные заморозки и желтый отсвет, золотисто-красный отсвет над жнивьем, когда комбайн уже прошелся по полю, хлеба были убраны и обширные поля перестали быть запретной зоной. Две ошалевшие девчонки, сломя голову несущиеся по стерне, две девчонки, которые собирали солому в копны, строили из нее шалаши и прятались в эти секретные убежища с законными бутербродами или недозволенными сладостями, шипучкой, изюмом и извечной лакрицей, от которой оставались предательские следы на лице и руках.

— Карианна! Ты опять брала лакричный корень?

— Нет, не брала…

Тоненький, пронзительно-тоненький голосок, к тому же совсем не умеющий врать.

— Поднимайся к себе в комнату и жди, когда придет отец.

И приходилось повиноваться.

— Что нам делать с девочкой? Она совершенно отбилась от рук. Сколько ее ни стыдишь, как об стенку горох…

— Я к ней зайду. Накрывай на стол, Мерете.

Порка: унизительная, безжалостная, постыдная. Первые разы Карианна кричала. Потом стала терпеть молча, и, как бы сильно отец ни драл ее, больше она не проронила ни звука.

— ….Не ожесточай своего сердца перед Господом.

— …Не укради. И не солги.

— …Почитай отца твоего и матерь твою.

Домашний арест: ее комната — на втором этаже, над лавкой; ключ, поворачивающийся в замке; темнота. Карианна сидела без света, в темноте по крайней мере не видно, что она плачет.

Стук в окно. Негромкий, легкий удар по стеклу: бросать камешки было рискованно, а сосновые шишки были ненамного хуже, зато их приглушенный стук не привлекал излишнего внимания.

Осторожно отодвинуть шпингалеты — никто не должен услышать, как открывается окно. Она высовывается наружу: тьма, разверзшаяся внизу пропасть, ни зги не видно.

— Рейдун?

— Тебя заперли, Карианна?

— Да-а-а-а…

— За что?

— Ни за что.

Внизу молчание.

— Завтра выйдешь?

— Наверное…

— Хочешь, я спрошу разрешения поиграть с тобой?

— Все равно не позволят.

Молчание. И вдруг как снег на голову:

— Мама говорит, что красть нехорошо.

— Я и не крала! Это же наша лавка!

— Ваша, только тебе нельзя брать без спросу…

— Но ты тоже ела.

— Я не знала, что ем краденое.

— Прекрасно знала!

— Тсс! Не знала.

— Больше не буду тебя ничем угощать.

— Тогда я не буду играть с тобой! Пойду лучше к Лисбет и ее подружкам.

— Попробуй только.

— Я не вожусь с воровками!

— Ну и катись отсюда, дрянь!

— Сама дрянь!

— Карианна!

Взрослый голос, торопливые шаги, замирающие в сухой осенней ночи, поскорее захлопнуть окно.

— С кем это ты разговариваешь? — Поворот ключа в замке, режущий глаза свет из коридора. Мать.

— Ни с кем. Сама с собой.

— Ах, девочка моя, девочка… — Вздох. — Почему ты сидишь впотьмах? Давай я зажгу…

— Не надо!

Щелкает выключатель, комната заливается светом. Вид у матери утомленный, озабоченный.

— Ну почему ты такая неисправимая, Карианна? Ты же понимаешь, как нам с отцом бывает больно принимать к тебе суровые меры…

И набегающие под веками жгучие слезы: Мама, мамочка, мне тоже больно… я виновата… я сама во всем виновата! Но это про себя, произнести такое вслух было немыслимо, да и все равно дело кончилось бы лишь вознесенной к Богу молитвой о том, чтобы он отмыл пятна с Карианниной души и возвратил ей утраченную чистоту, что, увы, было невозможно, потому что, как знала Карианна, душа ее была не просто запятнана, а заляпана грязью, как будто она невесть сколько провалялась в слякоти под осенним дождем и ее уже не отмыть добела.