Ник Хорнби - Hi-Fi

– Это он про свою предыдущую написал, которая до меня была. Скажу тебе, то еще удовольствие – слушать, как он поет ее каждый вечер.

Великолепно. Как раз этого я и ожидал от романа с женщиной, имеющей контракт со звукозаписывающей фирмой.

– Потом я написала «Patsy Cline Times Two», а он сейчас, наверное, сочиняет что-нибудь про то, как я сочиняю песню обо всем этом, а его предыдущая, наверное, сочиняет песню про то, как про нее сочинили песню, а…

– Да, такие дела. Все мы так.

– Вы что, все сочиняете песни друг про друга?

– Нет, но…

Слишком много времени ушло бы на объяснения про Марко с Чарли, и про то, как они сочинили Сару, ведь без Марко и Чарли не было бы никакой Сары, и про то, как Сара и ее приятель, тот, что хотел сделать карьеру на Би-би-си, сочинили меня, и как Рози с ее угарными синхронными оргазмами вместе со мной сочинила Иена. Просто ни у кого из нас не хватило ума или же таланта обратить наши сочинения в песни. Мы обратили их в жизнь, что гораздо безнравственнее и отнимает куда больше времени, да и насвистывать наши сочинения невозможно.

Мэри встает:

– Сейчас я сделаю что-то ужасное, но ты уж меня прости.

Она идет к магнитоле, достает из нее кассету, пошарив вокруг, ставит другую, и мы с ней вдвоем сидим в темноте и слушаем песни Мэри Ласалль. Мне кажется, я понимаю, почему она так сделала; наверное, если бы я тосковал по дому, пребывал в растерянности и не очень понимал, что за игру затеял, я бы сделал то же самое. В такие моменты полезно бывает чем-нибудь заняться. А мне что прикажете предпринять? Пойти отпереть свой магазин и в одиночестве прохаживаться вдоль полок?

– Это неприлично, да? – говорит она некоторое время спустя. – Что-то вроде мастурбации – получать удовольствие, слушая саму себя. Согласен, Роб? Всего три часа назад мы занимались любовью, а я уже хочу подрочить.

Напрасно она это сказала.

В конце концов мы ложимся спать и встаем поздно, и я, похоже, выгляжу и пахну слегка неприятнее, чем она могла бы в идеале ожидать; она держится дружелюбно, но отстраненно У меня возникает ощущение, что эта ночь вряд ли повторится. Мы идем завтракать, и там, куда мы пришли, полным-полно парочек, вместе проведших ночь, и, хотя мы не выделяемся на общем фоне, я понимаю, что мы не такие, как остальные: все здесь выглядят счастливыми, довольными и устроенными, а не нервными, напряженными и тоскливыми, и мы с Мэри с исключающей продолжение близости сосредоточенностью погружаемся каждый в свою газету. Но по-настоящему мы противопоставляем себя прочим парочкам, только уходя: жалкий чмок в щечку на прощание, и, хочется мне или нет, на оставшуюся часть воскресенья я предоставлен самому себе.

Что же было неправильно? Да все было и правильно, и неправильно. Правильно: мы замечательно провели вечер; мы переспали друг с другом, и это не унизило ни одну из сторон; у нас даже состоялась предрассветная беседа, которую я и, возможно, она будем вспоминать еще долгие годы. Неправильно: все эти дурацкие терзания – уходить или остаться, – из-за которых я выглядел конченым придурком; то, как красиво мы сошлись, а потом не знали, о чем бы таком поговорить; то, как мы расстались; то, что я ни на шаг не приблизил своего появления на конверте ее следующего диска.

Всю жизнь я терпеть не могу воскресенья – по причинам, понятным британцам («Хвалебные песни» [53] «Хвалебные песни» – религиозная передача Би-би-си, идет по утрам в воскресенье с 1961 года. по телевизору, закрытые магазины, студенистая мясная подливка, к которой и подходить близко не хочется, но которой тем не менее не миновать), а также по причинам, понятным обитателям всех других стран. Но это воскресенье бьет все рекорды. В принципе, мне есть чем заняться: можно позаписывать кассеты, посмотреть видео, перезвонить людям, оставившим сообщения на автоответчике. Но ничего этого мне делать неохота. В час я возвращаюсь к себе в квартиру, а к двум мне становится так погано, что я решаю поехать домой – туда, где мама с папой, студенистая подливка и «Хвалебные песни». Это все от ночных размышлений, в правильном ли месте я оказался, проснувшись: в родительском доме мне не место, я не хочу, чтобы место мне было в их доме, но я хотя бы знаю, где этот дом.

Родители живут в Уотфорде – доезжаешь до конечной станции метро, а потом автобусом. Уотфорд, наверно, не лучший район для подростка, но я как-то не обращал на это внимания. Лет до тринадцати он был для меня местом, где можно кататься на велосипеде, а с тринадцати до семнадцати – где можно гулять с девчонками. Я начал самостоятельную жизнь в восемнадцать, так что всего лишь на протяжении года я трезво воспринимал этот район как занюханную пригородную дыру и ненавидел его. Мои родители переехали около десяти лет назад, когда мать наконец-то смирилась с тем, что я съехал и не собираюсь возвращаться обратно, но перебрались они недалеко – в квартиру с двумя спальнями в двухквартирном доме по соседству, при этом номер телефона, круг знакомых и образ жизни у них остались прежними.