Жан-Мишель Генассия - Вальс деревьев и неба

Я не знаю, как сложится мое завтра [33] Перифраза цитаты из поэмы Виктора Гюго "Наполеон II" ("Oh! demain, c’est la grande chose! De quoi demain sera-t-il fait? L’homme aujourd’hui sème la cause, Demain Dieu fait mûrir l’effet…" — "О! завтра — великая вещь! Из чего будет сложено это завтра? Человек сегодня сеет причину, завтра Бог даст созреть последствиям"). , не сыграют ли со мной дурную шутку мое воображение и моя надежда, не окажется ли тщетным сжигающее меня пламя, но и эта неуверенность, и туманные грезы, и промедление перед последним шагом в пропасть — я принимаю их спокойно, почти безмятежно, как если бы следовала велениям судьбы и понимала, сколь напрасны попытки избежать ее. Я не испытываю ни малейшего намерения сохранить благоразумие или обуздать свое сердце, а еще меньше — принять ту участь, которая была мне предначертана; напротив, я хочу сделать все, что в моей власти, чтобы устремиться к свету, и тем хуже, если он меня ослепит, у меня такое чувство, будто я просыпаюсь после долгого оцепенения и наконец-то дышу, наконец-то становлюсь самой собой.

На следующий день ближе к вечеру Винсент постучал в нашу дверь. Луиза открыла ему и оставила ждать снаружи, не предложив войти и захлопнув створку у него перед носом. Она его не любит и не считает нужным скрывать свою неприязнь.

— Там на улице тебя тот шваб дожидается! — презрительно бросила она.

— Он не немец, Луиза, я же тебе говорила, он голландец.

— Один черт!

— Я же тебе объясняла, что…

— Я-то ничего не забываю! И тебе не грех кой о чем помнить!

Ее глаза потемнели, и, будь ее воля, она бы меня испепелила. Засим она повернулась ко мне спиной, протопала на кухню и захлопнула за собой дверь. У меня не было времени читать ей еще одну лекцию, тем более что первая успеха не возымела. Для людей ее поколения [34] Имеется в виду поколение, пережившее Франко-прусскую войну 1870–1871 гг. эта тема была запретной. Я пошла к Винсенту, который ждал, покуривая трубку.

— Мне очень жаль. Извините Луизу, она уверена, что вы немец.

— Я уже привык, все из-за моего проклятого акцента. В Арле было еще хуже, но мне все равно.

Он стоял совсем рядом, со шляпой в руке, разглядывая меня и не говоря ни слова, и на какое-то мгновение мы так и застыли.

— Что-то случилось?

— Один мой друг-художник из пансиона Раву продал картину. Он устраивает сегодня маленькую вечеринку, и я решил, что если б ты пришла с нами поужинать… все будет по-простому…

— Сегодня вечером? В пансионе Раву?

Он утвердительно кивнул.

— Ничего не получится, Винсент. Я не могу. Не сегодня. И не в пансионе Раву.

— Я так и думал… Что поделаешь… В другой раз, может быть.

Он повернулся и пошел прочь, а я смотрела, как он удаляется и исчезает.

После Франко-прусской войны 1870 года и присоединения Эльзаса и Мозеля к германской империи французское население и многие политические деятели прониклись духом самого яростного реваншизма. В 1892 году уроженец города Мец [35] Мец — столица департамента Мозель, Франция. С 1871 по 1918 г. в результате Франко-прусской войны Мец входил в состав Германии. Поль Верлен публикует стихотворение «Ода Мецу»:

Как обычно, оставшись вдвоем, мы ужинали на кухне, но мне есть не хотелось; я постоянно думала о нем, представляла, что он может делать в этот час, а потом сказала: Я устала, пойду сегодня спать пораньше . Луизу это намерение очень обрадовало, она пожелала мне доброй ночи, закончила прибирать, и я услышала, как она поднялась к себе в комнату на третий этаж. Она любит ложиться рано, засыпает, едва улегшись, ничто не может ее поднять до первых лучей солнца, и звать бесполезно, сон у нее такой глубокий, что ее нужно растолкать, чтобы разбудить. Я выждала долгие минуты, с тысячью предосторожностей открыла дверь и навострила уши. Услышала только собственное быстрое дыхание и удары сердца, отчаянно колотящегося в груди. Осторожно спустилась со ступеньки на ступеньку, как эквилибристка по проволоке, дерево поскрипывало под ногами, и этот скрип эхом отдавался на лестничной клетке. Когда я добралась до прихожей, сердце, казалось, вот-вот разорвется; я подождала, замерев в темноте, настороженно прикрыв глаза, но вокруг царила ободряющая тишина, только сердце билось так сильно, что я приложила к нему руку и велела уняться.