Жан-Мишель Генассия - Вальс деревьев и неба

— Она чудесная, эта картина.

— Правда? Тебе нравится?

— Она необыкновенная, вы, наверно, это хотели сказать. В ней столько жизни. Как у вас получается?

Он мгновение смотрел на полотно, словно пытаясь разгадать тайну, потом пожал плечами:

— Я стараюсь как можно точнее выразить то, что чувствую.

— Кипарисы не такие широкие, тут они немного наискосок, немного кривые, верно?

Винсент взял у меня картину из рук, солнечные лучи заставили его укрыться у стены, и внимательно посмотрел на свою работу.

— Нет, уверяю тебя, они такие и были.

— Да, так они намного красивее.

— На, возьми, я тебе ее дарю.

— Но это же для отца, он рассердится.

— Я подарю ему другую.

Я не пошла обедать к моей подруге Элен. По правде говоря, я про нее забыла. Я осталась с Винсентом. Я не сразу решилась пригласить его к себе в комнату, эта заминка длилась полсекунды, между нами еще не было никакой двусмысленности.

— Идемте, — сказала я.

Я поставила картину на каминную полку, она вобрала в себя весь свет в моей комнате. Он решил, что это не лучшее место для его творения, надо поместить ее на противоположной стене, на уровне глаз и подальше от окна, чтобы она была освещена сбоку, и предложил вернуться еще раз с гвоздем, чтобы правильно ее повесить. Он прикладывал ее к разным точкам, пока не нашел подходящую, и отметил ее едва заметным крестиком, чтобы не забыть. Я предложила принести ему выпить или приготовить еду, но он отказался: вчера он наелся на несколько дней вперед и сейчас хотел одного — отправиться писать на природу. Надел на плечо сумку, я спросила, могу ли сопровождать его, он вроде бы удивился, я пообещала не мешать, он даже не заметит моего присутствия, я буду работать в своем уголке. Это была наша первая прогулка вдвоем, из-за гнетущей жары нам почти никто не встретился, кроме крестьян, которые тяжко трудились на своих полях и ни на кого не обращали внимания.

Мы спустились к берегам Уазы, четверо ребятишек шумно плескались в лягушатнике — песчаной бухточке, превращенной в пляж, и прыгали в воду с деревянных мостков. Три лодки, пришвартованные у берега, позволяли добраться до острова Во, который располагался где-то в километре. Мы пошли дальше по старой дороге для буксировки судов, которая вилась вдоль реки, и мало-помалу крики детей стихли. Не обращая на меня никакого внимания, Винсент устроился под липой, лицом к острову, разложил мольберт и поставил на него холст, вытащил из сумки палитру и множество кистей, добавил красок и начал писать. Я же присела на пень неподалеку, достала свой альбом и стала рисовать группу невысоких деревьев, растущих из воды, но, почеркав минут пять и глянув на уродство, которое получалось, отказалась от своего намерения и стала смотреть, как работает Винсент. Это было настоящее зрелище, он едва смотрел на то, что служило сюжетом, нервно смешивая краски и нанося их резкими повторяющимися мазками, без колебаний, как если бы заранее знал, что должно получиться, и только доделывал работу; он писал быстро, словно пытался ухватить текущее мгновение и спешил запечатлеть его на полотне. Так он проработал без отдыха два часа, потом остановился, долго смотрел на картину, которая вроде бы его не удовлетворяла, вгляделся в нее вблизи, снова взял одну из кистей, чтобы подправить мельчайшие детали, но в конце концов решил оставить все как есть. Снял картину с мольберта, сложил его, сгреб кое-как палитру и кисти в сумку и ушел с холстом в руке. Я подумала, что он так грубовато шутит, но по его решительной походке поняла, что он про меня забыл. Он уже удалялся по дороге, когда я решилась его окликнуть:

— Винсент!

Он замер, услышав свое имя, обернулся и увидел меня, идущую к нему.

— Вы уходите? Без меня?

— Я думал о другом, — сказал он с озабоченным видом.

— Проблема?

— Я не доволен картиной. Что-то мне в ней не нравится, но я не могу понять, что именно.

— Покажите.

Его творение привело меня в замешательство. Он провел два часа у реки и острова Во — самый прекрасный пейзаж, какой только можно вообразить, — но этот чудесный вид нимало его не заинтересовал, он решил написать то, чего не мог видеть с того места, где находился: дюжину лодок, сгрудившихся у берега, одна желтая, другая синяя, еще одна оранжевая и слева — красная с розовым парусом; едва видимая Уаза, спокойная и голубоватая, служила контрастом трепещущей густой зеленой массе растительности на берегу. На одной из лодок, почти в центре картины — сидящий силуэт, очень похожий на меня, в таком же белом платье, как мое, пусть даже лицо заслоняла золотистая соломенная шляпка.