Жан-Мишель Генассия - Вальс деревьев и неба

Не спросив, согласна ли я и нет ли у меня вопросов, она встала, опустила вуалетку и бесшумно вышла. Я была раздавлена ее откровениями и даже не услышала, как открылась и закрылась дверь. Не знаю, сколько времени я так и просидела, оцепенев. Когда я вышла из ступора, была уже ночь. Я рылась в глубинах памяти, пытаясь найти исчезнувшие воспоминания, но напрасно я забиралась в самые дальние уголки сознания, сосредотачиваясь так, что начинало ломить виски, — в голове мелькали только картинки, вызванные рассказом старой ханжи. Но внезапно живот скрутило, грудь задрожала, и меня сотряс нервный смех, да так, что из глаз полились слезы. И всякий раз после ее ухода, когда я думала о мадам Секретан, меня разбирал неудержимый хохот.

Дневник Эдмона Гонкура, 22 января 1889 г.

«В какой-то момент разговариваю с Золя о нашей жизни, отданной литературе, отданной настолько, как никто и никогда этого не делал, и мы признаемся друг другу, что были истинными мучениками литературы, возможно, загнанными зверями. И Золя говорит мне, что в этом году, когда он почти подобрался к пятидесяти годам, у него снова пробудился вкус к жизни, жажда материальных радостей, и вдруг, прервавшись: „Да, я не могу глянуть на проходящую девушку, вроде вон той, не сказав себе: разве это не стоит книги!“»

Итак, я проклята. Небесное проклятие, нечто беспощадное. Божий перст навечно указует на мою бедную голову. По вине моего отца и моей матери. Вине почти библейской, которая падет на мое потомство до тринадцатого колена. Грех, который не искупит никакая кара и за который мне предстоит расплачиваться до последнего вздоха, и я ничем не смогу заслужить прощения. Тем лучше для меня, я на такое и не надеялась. Как эта сумасшедшая могла в наши дни поверить в подобный вздор, как она посмела прийти выложить мне это, глядя в глаза, не краснея, не дрожа от стыда? Заговорю ли я об этом с отцом? В какой-то момент — возможно. Чтобы посмотреть, помнит ли он, чувствует ли себя виноватым, будит ли его по ночам нечистая совесть, или он спит спокойно, плюнув на все. Внушить ему, что из-за его необдуманного поступка я лишилась прекрасной партии. Да, было бы забавно пощекотать его этой старой историей.

Письмо Тео к Винсенту, 29 марта 1890 г.

«…Я нашел того доктора, о котором говорил Писсарро… Он сказал мне, когда я описал твои приступы, что ему не кажется, будто это имеет какое-то отношение к безумию, и что, если это то, о чем он думает, он ручается, что вылечит тебя, но ему нужно увидеться с тобой и побеседовать, чтобы составить более определенное мнение».

Я владычица лесов Шапонваля, где я люблю прятаться, чтобы рисовать, и где, сидя на холме, с вершины своего царства я все вижу, оставаясь сама невидимой, но ни одна душа не осмеливается вылезти наружу под убийственное солнце, иссушающее поля. Животные забиваются в норы, вороны молчат, а сороки давно исчезли. На этой задыхающейся земле жители деревни, как насекомые, ждут, не двигаясь, не дыша и молясь, чтобы далекие тучи соблаговолили обратить на нас внимание. Здесь, под кронами столетних дубов и кружевной ольхи, еще витает призрак свежести. И как раз из моего укрытия, в середине проклятого месяца мая, я замечаю его, прогулочным шагом двигающегося по дороге из Понтуаза, как будто перед ним целая вечность, в фетровой шляпе, сдвинутой на затылок. Он заходит метров на десять вглубь иссушенного поля. Становится на колени, погрузив голову в невысокие сухие колосья, остается на мгновение в этой странной позе, потом выпрямляется, и его рука поглаживает поверхность стеблей, как если б это был шелковый шарф. В своей шляпе он похож на одного из бедно одетых поденщиков, которые бродят от фермы к ферме, выпрашивая хоть какую-нибудь работу в обмен на тарелку супа и кусок сыра. Он поднимает глаза к холму, я пугаюсь, как бы он не стал искать тени в дубовой роще, но он продолжает путь в Овер, не торопясь, и за извилиной реки исчезает с моих глаз.

Мемуары Йоханны Бонгер, супруги Тео, рассказывающие о приезде Винсента из Сен-Реми в субботу 17 мая 1890 г.

«…Я ожидала увидеть больного… а передо мной стоял крепкий человек, широкоплечий, цветущего вида, с веселым выражением лица и чем-то решительным во всем облике… и моим первым впечатлением было: он прекрасно себя чувствует; он выглядит куда здоровее, чем Тео…

…Он пошел купить зеленых оливок и захотел, чтобы мы все их отведали, как он это делал каждый день в Провансе».