Жан-Мишель Генассия - Вальс деревьев и неба

Отец покачал головой, издал некое «э-э-э…», которым и исчерпался его энтузиазм. Секретан обратился ко мне:

— А ты, Маргарита, что об этом думаешь? У тебя есть все нужные качества, ты обоснуешься в этом городе, а я обеспечу тебе клиентуру.

— Я бы хотела поступить в «Боз-Ар».

— Но это же не профессия!

— К тому же в Школу изящных искусств не принимают девушек, — пробормотал отец.

— Ага, вот видишь, — сказал Секретан. — Нет, медицина лучше. А когда к Жоржу перейдет аптека, вы будете работать вместе, представляешь, как все отлично устроится.

— Мне очень жаль, — набралась я духу возразить, — но я предпочитаю поступить в «Боз-Ар».

— Ведь отец сказал тебе, что женщин туда не берут.

— Я хочу стать художником.

От Луи Секретана я ожидала взрыва гнева. Я осмелилась ему перечить, причем по важнейшему вопросу, но вместо того, чтобы вспылить и отчитать меня, он только пожал плечами:

— Что ж, тем хуже для тебя, ты не знаешь, что теряешь, все бы так замечательно сложилось.

Разговоры стихли. Все смотрели на папашу Секретана, а тот размышлял неизвестно о чем. Он прикончил свой бокал сомюра, вернулся к своим мыслям, велел служанке налить себе еще, что она и исполнила, поднял бокал, потом поставил обратно и повернулся ко мне, нахмурив брови. Я подумала, что сейчас получу выговор за то, что высказалась так необдуманно, но он улыбнулся и похлопал меня по руке.

— В сущности, я немного о тебе знаю, малышка Маргарита. Ты обещана моему дурню-сыну, и мне бы хотелось, чтобы этот брак был заключен поскорее, но я задаюсь вопросом, достоин ли он тебя. Он должен понять, что жизнь — не сплошной кутеж, он же не глуп, просто ленив, как сурок, только и думает о своем пении и о развлечениях, а о моем существовании вспоминает лишь для того, чтобы вытянуть денег, которые он тут же промотает в кабаре на Монмартре. Но эта его скверная жизнь закончилась, можешь мне поверить, я уж прослежу, чтобы он пришел в себя, иначе тем хуже для него, ты выйдешь замуж за другого. Но есть одна крайне важная деталь, о которой ты должна быть осведомлена сегодня же, потому что от нее зависит все остальное. Если свадьба состоится, она пройдет только в мэрии. И речи не может быть ни о каких кюре. Ты понимаешь, о чем я говорю? Если ты мечтаешь об органе и о божественном благословении вашего союза, ты ошиблась адресом, придется поискать другого, никогда мой сын не будет венчаться в церкви, никогда! А когда у тебя появятся дети, они будут удостоены только гражданской регистрации, и никаких химерических таинств, этого исторического мошенничества. Уверяю тебя, дорогое дитя, христианство — сплошное надувательство, а его обряды — одно фокусничанье, достойное разве что пигмеев, Бог — это великое ничто, католическая церковь — обман и самая великая шлюха всех времен (мадам Секретан едва не упала в обморок и дважды перекрестилась), достаточно ловкая, должен признать, чтобы поддерживать свое вранье так долго. Ответь мне откровенно: является ли это для тебя препятствием? Противоречит ли твоим убеждениям?

— Вы застали меня врасплох. Я должна подумать. А вы сами сочетались браком в церкви, и ваши дети были крещены, я думаю?

Папашу Секретана мой вопрос, казалось, удивил, он долгое время сидел, приоткрыв рот, и болтал вино в бокале. Мы все подумали, что он сейчас выскажется на эту важную тему и объяснит нам причину столь явного противоречия. Но он поднес бокал к губам и осушил его залпом. Потом повернулся к моему отцу и положил ему руку на плечо.

— Ты не пьешь, Поль, и почти ничего не ел. Обед тебе не понравился?

— Дорогой Луи, у меня совсем нет аппетита.

— Какие-то неприятности?

— После ликвидации Панамской кампании я надеялся кое-что получить, но новости плохие. Сегодня стало известно: касса пуста. Мои сбережения канули в зыбучие пески Центральной Америки.

— Я же предупреждал тебя, что дело сомнительное.

— Ты мне это сказал слишком поздно, зло уже свершилось. Я-то еще не в худшем положении, мой кабинет приносит доход, но десятки тысяч честных людей разорены.

— Деньги потеряли не все. Многие сенаторы и депутаты скомпрометированы. Скандал будет ужасный, и на этот раз замять его не удастся.

Как и большинство их сограждан, многие известные лица: Гюстав Курбе, Эдгар Дега, Огюст Ренуар, Жюль и Эдмон де Гонкуры, Огюст Роден, Жюль Верн, Ги де Мопассан, Эрнест Ренан, Жюль Мишле, Стефан Малларме, Морис Баррес, Жан Жорес, Альфонс Доде, Морис Дени, Тулуз-Лотрек, Пьер Лоти и др. — открыто демонстрировали свой антисемитизм. В 1890 году «Ля Круа» провозгласила себя самой антиеврейской католической газетой во Франции. Кульминацией этой волны антисемитизма явилось дело Дрейфуса в 1895 году.