Уильям Голдинг - Пирамида

— Тебе они чего — не нравятся?

— Кто?

— Ну эти, по радио? Савойские сиротки. Я их всю дорогу слушаю.

Я уже весь трясся от злости.

— Ненавижу! Ненавижу! Пошлость, дешевка...

Мы оба молчали, пока ярость моя не улеглась, оставя по себе мелкую дрожь. Когда Эви наконец заговорила, голос был холодный, надменный.

— Ах, ну, значит, я извиняюсь!

Было ясно, что меня повело не туда. Но пока я раздумывал, что делать дальше, Эви осияла меня улыбкой.

— Вот ты вчера играл, Олли, ой, мне так понравилось. Ну, на пианино.

— Шопен. Этюд до минор, опус двадцать пятый, номер двенадцатый.

— У тебя и громко получается!

— Ну, не знаю...

Я призадумался. Когда я разучивал пассажи «Аппассионаты» шестнадцатыми или октавы в левой руке из ля-бемоль-мажорного полонеза, папа, если он оставил дверь аптеки открытой, иногда тихонько ее прикрывал. Папа сам был очень музыкален и не мог себе позволить рассеиваться, когда работа требовала от него особенной сосредоточенности.

— Я и не знал, что ты проходила мимо нашего дома, Эви!

— Я в приемной сидела, чудик!

Я немного удивился. Как-никак дверь приемной, коридор, дверь в аптеку, еще коридор и еще дверь отделяли приемную от наших желтеющих клавиш. Очевидно, у меня и правда выходило громко.

— Это я так. Для себя.

— Я с утреннего приема шла — ты играл. В вечер иду — опять играешь! Видно, жуть как музыку любишь. Долго играешь, Олли?

— Люблю. Целый день.

— Хорошо-то как! И для меня поиграешь, да? Доктору Юэну тоже нравится.

— Правда?

— Вчера пришел в приемную, как миссис Минайвер ушла, и говорит, что опять он играет.

— Больше ничего не сказал?

— Вроде ничего. Только хорошо, говорит, что ты скоро в Оксфорд уедешь.

Я был глубоко тронут. Я и не знал, что доктор Юэн тоже музыкален. Я разучивал этот этюд Шопена, потому что его разбитые аккорды, нотный шквал в точности выражали и содержали собственную мою страсть к Имоджен, безнадежную, сушащую рот; но технические трудности были ужасны и меня изводили. Я объяснил:

— Там есть нота — соль чистое — мне надо на лету в него попасть вот этим пальцем, видишь...

Я поднес правый указательный палец к ее лицу, и она ухватила его обеими руками, дернула.

— Ой! Не надо! Больно же!

Эви громко хохотала, дергала и дергала мой палец. Лед вдруг тронулся, низвергнулся водопадом. С криками, хихиканьем мы боролись в газовом мерцании сумерек. Странным, непонятным для меня образом из дичи я превратился в ловца. Эви вырывалась.

— Нет, нет, Олли! Не надо...

Она была притиснута к моей груди. И уже не боролась.

— Пусти. Увидят.

Я схватил ее за руку и поволок с моста вниз, туда, где наполовину выступал в воду пирс. Скрылись газовые фонари. Она уже не смеялась, меня снова затрясло. Свет исходил теперь только от Эви, три сливы чернели совсем рядом, но их уже не занавешивали мокрые волосы и дождевые струи, и был настойчив этот сводящий с ума ее запах. Я вжимался в нее, все во мне напряглось, все горело. Я наполучал вдоволь поцелуев. Больше даже, чем мне бы надо. Кроме них я не получил ничего.

Ударили церковные часы. Из девушки, чьих сил едва хватало, чтобы защититься от атаки, если та не подкреплена нежной и кроткой мольбой, Эви разом преобразилась в силачку, рожденную рубить дрова и таскать уголь. У меня еще кружилась голова, я был не готов к такому обороту и, отброшенный обеими ее руками, отлетел на берег.

— Вот! И мамка говорила...

Она вскарабкалась на дорогу. Я вскарабкался за ней, разбрасывая комья грязи. Я догнал ее на мосту.

— Эви... Давай сюда придем завтра вечером. Или, может, пойдем погуляем и вообще, да?

Она продолжала свое продвижение в газовом свете.

— Что я — запрещу тебе меня встречать? Мы живем в свободной стране.

— Значит, завтра.

— Дело хозяйское.

Она двигалась по Главной улице. Слегка оправясь, я вспомнил о ближних, о том, что мы входим в сферу их тонких влияний. Ближе к середине улицы, над лавкой — снимал комнату, что ли — жил один мой учитель. У ратуши начиналась область, просматриваемая моими родителями. За ратушей была наша Площадь, где они, вполне возможно, высматривали меня из окна. Я сбавил шаг. Скорость Эви замедлилась. Положение тупиковое. Мне остался единственный способ не быть застуканным в ее обществе.

— Ладно, — сказал я и остановился. — Ладно. До завтра.

Эви глянула через плечо.

— А ты не домой?

— Кто? Я? Я вот погулять хотел.

Эви улыбнулась своей косвенной улыбкой.

— Ну, тогда пока.