Ольга Покровская: Всегда буду рядом

Тане так хотелось расспросить его обо всем, но она не знала, как к нему подступиться, с чего начать. Шутка ли – задавать вопросы самому великому Нурееву. И вот уже он сам заговорил с ней, словно сумел расслышать ее мысли в шуме накрапывающего дождя.

– Искусство – это наш способ общаться со зрителем, – говорил он, и голос его, звучный и мягкий, словно обволакивал Таню своим теплом. – Любое искусство, не только вербальное. Даже танец – это новый уровень лексики. Это то, что ты хочешь сказать, но не словами, а телом. Ты разговариваешь со зрителем, рассказываешь ему историю, которая волнует тебя самого, не дает тебе покоя.

– А что, если… Если не получается? – спросила Таня. – Если тело не слушается, не желает передавать то, что ты хочешь рассказать?

– Значит, нужно больше трудиться, репетировать, – убежденно ответил Нуреев.

– Да, нам в хореографической студии всегда говорили, что успех состоит только из десятой доли таланта, в основном он строится из ежедневного труда, – кивнула Таня.

– И это правда, – сверкнул на нее глазами Рудольф. – Труд, работа, репетиции. Самосовершенствование, конструирование из своего тела новой, более точной лингвистической формы. Ты делаешь это, чтобы яснее выражать то, что хочешь выразить. Можешь говорить и с самим собой, один в комнате. Услышит ли тебя кто-то – это не так важно. Я люблю репетиции больше публичных выступлений. Это – концентрированное творчество, тот момент, когда ты оттачиваешь движения, работаешь, думаешь, выбираешь, как лучше показать то, что ты хочешь передать. А выступление – это всего лишь результат, уже готовый, законченный, отлакированный.

Из-за громоздкого здания с колоннами и каменными фигурами на крыше выкатилась луна. Огромная, круглая, серебристая, она, словно волшебный фонарь, осветила все вокруг каким-то сказочным, потусторонним светом. И пропитанный влагой воздух засиял еще ярче, будто бы в небо одновременно поднялись сотни светлячков, и все вокруг припорошило серебристой фейской пыльцой.

– А если все равно не получается? – не уступала Таня. – Если репетируешь до седьмого пота, а движения выходят неточными, неловкими, неуклюжими? Вот… представьте себе, что вы с детства мечтали о балете, а потом бы вдруг оказалось, что у вас нет способностей? Что все мечты – зря? Что бы вы тогда сделали?

Знаменитый танцовщик словно бы впервые задумался об этом – замер, прижал пальцы ко лбу. Вся его фигура – такая легкая, изящная, наполненная силой и грацией, вдруг показалась Татьяне рисунком, силуэтом, нарисованным темными и серебристыми штрихами по туманно-сиреневому картону.

А Таня не сводила с него глаз и напряженно ждала ответа. Что бы делал тот мальчик, грезящий о балете, которым он был когда-то, если бы вдруг оказалось, что путь в большое искусство ему закрыт?

– Что бы я делал? – произнес он задумчиво.

Взглянул на нее и улыбнулся – совсем не весело, горько, так, что у уголков губ появились две вертикальные морщинки. И все равно в улыбке его, даже печальной, сквозило какое-то озорство, темный огонь, никогда не гаснущий в нем, озаряющий, наполняющий жизнью все, что он делал.

– Знаешь, я ведь действительно с детства мечтал о балете. С ним одним были связаны все мои стремления. Но если бы вдруг не сложилось… Я бы все равно остался бы где-то поблизости, – наконец признался ей Рудольф. – Балет – это не просто танец, это иная форма жизни. И заболев ею один раз, ты уже не излечишься никогда. Можно считать, что у тебя просто сменился угол зрения и ты физически уже не сможешь снова увидеть мир таким, каким он был прежде. Поэтому – да, я бы остался. Даже если бы оказалось, что танцевать я не могу, я стал бы педагогом, работником сцены, шил бы костюмы, в конце концов. Это ведь тоже искусство. Все мои костюмы для выступлений пошиты специально на меня, я всегда сам работаю с портными, объясняю, какая одежда мне нужна – чтобы не стесняла, а, наоборот, подчеркивала движения. Мы вместе думаем над тем, как добиться нужного результата, сочиняем иногда какие-нибудь специальные вставки в рукава. И вот это – конструирование костюмов, нанесение грима, подбор декораций – это тоже балет. И я твердо уверен, если бы случилось так, что я не смог больше танцевать, это стало бы для меня ударом, огромным, разрушительным. Но я все равно нашел бы способ остаться в балете, хотя бы со стороны следить за его магией и знать, что я сам немного помогаю ее творить.

– И вам было бы этого достаточно? – недоверчиво спросила Татьяна.