Мисима Юкио - Запретные удовольствия

«Как обыкновенна молодость этого юного мужчины, – думала Кёко, еще полная уверенности в собственной молодости. – Эту молодость находишь повсюду. Это молодость, которая уверена в том, что она в том возрасте, когда больше всего склонна путать искренность с желанием».

В полной гармонии с неверными выводами, к которым таким образом пришла Кёко, глаза Юити были наполнены до краев туманом несколько беспутной страсти. Однако эти глаза не забыли свою природную черноту, и когда она смотрела на них, то чувствовала, словно бурный поток с ревом несется по ущелью.

– Вы танцевали где-нибудь с тех пор, как мы виделись в последний раз?

– Нет, не танцевал.

– А ваша жена любит танцы?

– Конечно.

Как шумно! В действительности этот ресторан был спокойным местечком. Тем не менее приглушенная музыка, тихий шелест иглы по пластинке, звук шагов, звон тарелок, смех посетителей, а также звон телефона – все звуки смешались и усиливались, раздражая слух. Словно назло им звук вклинивался в их и так неестественный разговор. Было такое ощущение, что они с Юити разговаривают под водой.

Когда она пыталась приблизиться к нему в разговоре, он, казалось, отодвигается от неё. Будучи беспечной, Кёко только теперь начала осознавать, какая огромная пропасть лежит между ней и этим юношей, который, по-видимому, так сильно её желал. «Интересно, доходят ли до него мои слова?» – подумала она.

– Теперь, когда вы потанцевали со мной, вам от меня больше ничего не нужно, верно?

Выражение лица Юити, казалось, было похоже на смущение. В этом подобии компромисса такая непреднамеренная игра с отступлениями от сценария стала его второй натурой, во многом приписываемой власти того бессловесного юноши в зеркале. Зеркало научило его выражать разнообразные эмоции, о которых говорила его красота, на которую он смотрел под разными углами и при разном освещении. Через какое-то время его красота под осознанным усилием стала независимой от самого Юити и, таким образом, сделалась для него легкодоступной.

Возможно, по этой причине Юити больше не чувствовал скованности, как было в отношении с Ясуко до того, как они поженились. Фактически он преуспел к этому времени в непринужденности веселья с почти чувственным удовольствием в присутствии женщин. Именно такое чувство когда-то заинтриговало его в плавании и прыжках в высоту. В обладании этой свободой, раскрепощенной великим противником, которым была сексуальность, он чувствовал, что его собственное существование стало похоже на искусный подвижный механизм.

Для разнообразия Кёко принялась сплетничать о тех, кого знала. Она называла разные имена, но они ничего не говорили Юити. Ей показалось это забавным.

Через некоторое время Кёко упомянула имя, которое было знакомо Юити.

– Вы знаете Рэйко Киёура, которая умерла года три или четыре назад?

– Да, это моя кузина.

– Ну, значит, ваши родственники называют вас Ю-тян, не так ли?

Юити вздрогнул, но потом спокойно улыбнулся:

– Думаю, да.

– Значит, Ю-тян – это вы.

Кёко посмотрела на Юити так пристально, что он почувствовал неловкость. Она объяснила причину. Рэйко была самой близкой подругой из всех её одноклассниц. Перед смертью Рэйко доверила Кёко свой дневник. Это был дневник, в котором она делала записи за несколько дней перед своей кончиной. Эта бедная многострадальная женщина считала единственным, что имело значение в её жизни, видеть время от времени красивое лицо своего юного двоюродного брата.

Рэйко любила этого юношу, который навещал её время от времени – нечасто и нерегулярно. Она бы попросила его поцеловать её, но, боясь заразиться, он вряд ли бы сделал это. Муж Рэйко наградил жену своей болезнью перед тем, как ему самому умереть.

Рэйко пыталась дать юноше понять, что она чувствует, но ей так и не удалось это. То приступ кашля, то смущение стояли на пути её признания. Для неё этот юный восемнадцати летний кузен был похож на молодое деревце, ловящее солнце в саду за окнами комнаты, в которой лежала больная. Она видела в нём всё, что противостояло болезни и смерти. Его здоровье, его светлый смех, его красивые белые зубы, его свобода от боли и страданий, его наивность, то, чем свежая юность коснулась его в ослепляющей яркости, – все, за что она судорожно цеплялась. Однако она опасалась, что её признание в любви, если и пробудит в нём сочувствие или вызовет ответное чувство, оставит на его лице отпечаток боли и страдания. Она предпочла сойти в могилу, помня лишь неистовость его профиля и его почти неосознанную юношескую капризность. Каждодневная запись в её дневнике начиналась с мольбы: «Ю-тян». Она взяла яблоко, которое он однажды принес ей, вырезала на нём его инициалы и хранила под подушкой. Она надоедала ему, выпрашивая его фотографию. Он скромно ей отказал.