Мисима Юкио - Запретные удовольствия

Из-за подобных размышлений Юити чувствовал несколько спутанную привязанность к Сунсукэ. Причина была в том, что в данный момент они оба — и Юити и Сунсукэ – любили одного и того же человека. «Ты любишь меня, я люблю себя, давай будем друзьями» – вот аксиома эгоистической привязанности. В то же время это – одно-единственное проявление взаимной любви.

– Нет, этого не может быть. Я теперь понял. Я не люблю госпожу Кабураги, – сказал Ю-тян.

Физиономия Сунсукэ засветилась радостью.

Эта штука, называемая любовью, очень похожа на лихорадку, хотя с более долгим инкубационным периодом. Во время инкубационного периода разнообразные проявления недомогания поджидают начала болезни, когда в первый раз симптомы бывают ясны. В результате человек, слегший с болезнью, полагает, что основные причины всех проблем этого мира объяснимы с точки зрения лихорадки. Происходят войны. «Это – лихорадка», – говорит он, задыхаясь. Философ страдает, стараясь облегчить страдания мира. «Это – лихорадка», – говорит он, мучаясь от высокой температуры.

Когда Сунсукэ Хиноки осознал, что желает Юити, то понял причину своего сентиментального томления, ревности, которая пронзала его время от времени, жизни, которой стоило жить, лишь когда есть надежда, что Юити позвонит, загадочной боли разочарования, муки от долгого молчания Юити, которая заставила его запланировать поездку в Киото, радости от этой поездки. Это было, однако, зловещее открытие. «Если это любовь, – думал он, – в свете моего прошлого опыта, неудача неизбежна. Надежды нет». Он должен выжидать своего удобного случая, он должен прятать свои чувства как можно глубже. Вот что говорил себе этот старик, столь неуверенный в себе.

Освободившись от навязчивой идеи, которая преследовала его, Юити снова открыл своего довольного исповедника в Сунсукэ. Его совесть была немного неспокойна, и он сказал:

– Кажется, вы уже некоторое время знаете обо мне и о господине Кабураги, сэнсэй, я не хотел вам рассказывать об этом. Как долго вы об этом знаете? И как вам удалось это попять?

– С того момента, как он пришёл к нам в номер в поисках своего портсигара в Киото.

– Но в это время уже…

– Ладно, ладно. Мне не интересно выслушивать об этом. Будет разумнее подумать, как нам поступить с этим письмом. Не важно, пусть она хоть миллион раз объясняет, но, если бы она действительно имела к тебе хоть какое-нибудь уважение, она бы уже покончила жизнь самоубийством ради тебя. Ты должен отплатить за такое пренебрежение. Не отвечай ей. Если ты станешь обыкновенной третьей стороной, ты поможешь им вернуться к исходной точке.

– А как быть с господином Кабураги?

– Покажи ему это письмо, – сказал Сунсукэ, стараясь по возможности сократить эту неприятную часть разговора. – Потом тебе лучше дать ему знать, что ты намерен с ним порвать. Князь будет устранен, и, когда ему будет некуда деваться, он, по-видимому, поедет в Киото. Таким образом, и госпожа Кабураги сполна получит ту боль, какую заслуживает.

– Я просто размышлял, как мне поступить, – сказал Юити, обнаруживая, что его стремление делать зло поощряется. – Но есть одна маленькая проблема. Кабураги испытывает финансовые трудности, и если я брошу его…

– О, неужели тебя заботят подобные пустяки? – спросил Сунсукэ, с удовольствием глядя на юношу, над которым он, видимо, снова обретал власть. Затем продолжил весело и решительно: – Если бы ты действительно позволял ему поступать с собой как он того хочет, из-за денег, это другое дело, но если это неправда, не твоя забота, есть у него деньги или нет. Во всяком случае, ты, вероятно, больше не получишь никакого жалованья.

– По правде говоря, я только на днях получил жалованье за прошлый месяц.

– Понимаешь, что я имею в виду? Все равно, ты ведь не влюблен в Кабураги, верно?

– Прекратите! – Он почти закричал, его гордость была уязвлена. – Я лишь позволял ему иметь мое тело.

Такой ответ неожиданно удручил Сунсукэ. Он вспомнил о пятистах тысячах иен, которые дал Юити. Он боялся думать, что, поскольку и между ними существует финансовое соглашение, Юити может не счесть трудным позволить и ему иметь своё тело. Юити снова был загадкой.

Более того, когда он размышлял над планом, который только что высказал, и вспоминал о согласии с ним Юити, он чувствовал неловкость. Некоторые моменты схемы были излишни и вызваны своекорыстием Сунсукэ, которые он позволил себе впервые: «Я веду себя как ревнивая женщина». Ему нравились подобные размышления, которые заставляли казаться еще более неприятным. В этот момент какой-то элегантный господин вошел в заведение «У Руди». Ему было около пятидесяти, чисто выбритый, в очках без оправы и с родинкой около носа. У него было квадратное, высокомерное, как у немца, красивое лицо, крепко сжатый рот и безразличный блеск в глазах. Резкая ямочка над верхней губой подчеркивала впечатление холодности. В нём был только один изъян, и состоял он в легкой невралгии лицевого нерва в нижней части лица справа. Когда этот господин стоял в помещении ресторана и осматривался, от глаза к челюсти, словно молния, пробегал тик. Через какое-то мгновение лицо приобретало прежний вид.