Пол Остер - Храм Луны

Очень скоро, в начале октября в пятницу, он прилетел в Нью-Йорк. Зарегистрировавшись в отеле «Уорвик» в центре города, он тотчас позвонил мне и мы договорились встретиться в отеле, когда мне будет удобно. Я спросил, как мне его узнать, и он негромко засмеялся в трубку: «Я буду самым большим. Вы меня ни с кем не спутаете. Ну а если вдруг в холле появится еще один такой же большой человек, тогда вот вам еще одна примета: я лысый, лысый как коленка».

Как оказалось, слово «большой» едва ли подходило для верного описания Барбера. Сын Эффинга был огромных, гигантских размеров — просто гора плоти. Никогда прежде не встречал я человека таких габаритов, а увидев его в холле на диване, сначала даже побоялся к нему подойти. Он был из тех необъятных толстяков, на которых невольно задерживается взгляд, если они попадаются вдруг в уличной толпе. Его тучность потрясала: глядя на такие вызывающие формы, невольно поеживаешься. Габариты Барбера были не просто более выдающимися, чем у всех прочих. Он не просто занимал больше места, чем другие, — казалось, его избыточная плоть выпирает сама из себя и он занимает еще и то пространство, где его нет. Он сидел неподвижно, лысая голова вырастала из складок мощной, как у бегемота, шеи. Он казался невозможным в этом мире, и мне стало одновременно противно и жалко его. На нем был зеленый твидовый костюм и темные туфли. Недокуренная «панателла» смотрелась в его лапище как иголка. Трудно было вообразить, что сухонький, миниатюрный Эффинг произвел на свет такого сына: у него явно произошел генетический сдвиг, предательское семя обезумело и процвело невероятными размерами. На миг я даже подумал, что это нереально, наверное, он мне только привиделся, но вот наши глаза встретились, и его лицо просияло улыбкой.

— Соломон Барбер? — спросил я.

— Он самый, — ответил он. — А вы, значит, мистер Фогг. Счастлив с вами познакомиться.

У него был глубокий и звучный голос, немного прокуренный и потому хрипловатый. Я пожал протянутую огромную руку и сел с ним рядом на диван. Минуту мы оба молчали. Улыбка покинула лицо Барбера, и ее сменило озабоченное и несколько отвлеченное выражение. Он внимательно рассматривал меня и в то же время как будто думал о чем-то другом, только что пришедшем ему в голову. Потом, непонятно почему, он закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Я когда-то знал человека по фамилии Фогг, — сказал он наконец. — Очень давно.

— Это не самая распространенная фамилия, — заметил я, — но иногда встречается.

— В сороковых годах он у меня учился. Я тогда только начал преподавать.

— А как его звали, не помните?

— Помню, но только это был не он, а она. Молодая женщина. Эмили Фогг. Она тогда первый год слушала мои лекции по американской истории.

— А вы не знаете, откуда она была родом?

— Из Чикаго. По-моему, из Чикаго.

— Мою маму тоже звали Эмили, и она была из Чикаго. Неужели могло быть две Эмили Фогг из одного города в одном университете?

— И такое возможно, но вряд ли. Вы слишком на нее похожи. Как только вы вошли, я узнал ее черты.

— Одно совпадение за другим, — пробормотал я. — Мир просто переполнен совпадениями.

— Да, и иногда очень странными.

Барбер снова погрузился в свои мысли. Через несколько секунд, с явным усилием, он продолжил:

— Надеюсь, что не обижу вас таким вопросом, но как получилось, что вы носите девичью фамилию своей матери?

— Мой отец умер еще до моего рождения, и мама снова взяла себе фамилию Фогг.

— Понятно. Извините, я не хотел допытываться.

— Ничего. Отца я не знал, а мама давно умерла.

— Да, мне стало известно об этом почти сразу после трагедии. Кажется, случилась автокатастрофа. Ужасно. Вы, конечно же, страшно горевали.

— Она попала под автобус в Бостоне. Я тогда еще был ребенком.

— Ужасно, — Барбер снова закрыл глаза. — Она была красивая и умная, ваша мама. Очень хорошо ее помню.

Десять месяцев спустя, лежа при смерти со сломанной спиной в Чикагском госпитале, он признался мне, что стал догадываться об истине, как только мы познакомились в гостиничном холле. Единственное, что помешало ему рассказать мне обо всем сразу, это боязнь испугать меня. Он ничего не знал обо мне тогда и не мог предположить, как я отреагирую на такое известие. И он заставлял себя молчать. Только подумать: незнакомец весом под триста пятьдесят фунтов приглашает человека на встречу, жмет руку, а потом, вместо того чтобы вести оговоренную беседу, смотрит ему прямо в глаза и объявляет, что он его отец. Как бы сильно ни хотелось ему сказать об этом, он знал, что я не поверю. Скорее всего, сочту его сумасшедшим и не стану с ним больше разговаривать. Поскольку у нас впереди было предостаточно времени, чтобы лучше узнать друг друга, он не стал испытывать судьбу и обрушивать на меня такое известие как гром среди ясного неба. Как и многое другое, что я пытаюсь описать, это оказалось ошибкой. Времени для узнавания друг друга выпало нам, напротив, совсем немного. Он надеялся, что в будущем все разъяснится, а будущему не суждено было наступить. Вряд ли это была его вина, но он, тем не менее, сполна расплатился за нее, да и я тоже. Даже теперь, зная обо всем случившемся, я не представляю, как бы он мог поступить иначе тогда. Да никому и в голову не могло бы прийти, что нас ожидает, никто и представить себе не мог, какие несчастья произойдут с нами.