Пол Остер - Ночь оракула

После приступа я долго приводил себя в порядок. Не справившись со следами крови на одежде (попытка застирать окончилась отвратительными ржавыми разводами), я по крайней мере тщательно умылся и причесался, воспользовавшись расческой Джона. Я уже не чувствовал себя таким жалким, таким разбитым. Рубашка и брюки были грязно-пятнистые, но, главное, кровотечение прекратилось, как и жжение в носу.

На обратном пути, уже на выходе из кабинета, я невольно бросил взгляд в сторону письменного стола — на видном месте, среди ручек и разбросанных бумаг, лежала синяя тетрадь, точная копия моей, купленной утром в Бруклине. Рабочий стол писателя — это святое, нет на свете заповеднее места, и посторонним доступ к нему запрещен. До сих пор я никогда не преступал этого закона, но я был так поражен, и мое любопытство было так велико, что я забыл обо всех приличиях и подошел поближе. Закрытая тетрадь, лежавшая поверх словаря, при ближайшем рассмотрении оказалась точь-в-точь, как моя. Это открытие почему-то взволновало меня до крайности. Не все ли равно, какая у Джона тетрадь? Он пару лет жил в Португалии, а там этого добра в любом магазине канцтоваров, надо полагать, навалом. Ну, пишет он в такой же синей тетради, что в этом особенного? Ничего, разумеется, ничего — но с учетом радостных эмоций, связанных с моим утренним приобретением, и нескольких страниц, с ходу написанных в новой тетради (первых за целый год), не говоря уже о том, что я весь вечер только об этом и думал, такое совпадение показалось мне маленьким чудом.

Я не собирался по возвращении в гостиную касаться данной темы, сугубо личной, к тому же слегка попахивавшей безумием, и потом, Джон мог подумать, будто я сую свой нос в чужие дела. Но когда я вошел в комнату и увидел его лежащим на диване с задранной ногой и мрачно-обреченным взглядом в потолок, я вдруг передумал. В отсутствие Грейс, которая мыла посуду внизу на кухне, я занял ее стул возле кровати. Джон спросил, как я себя чувствую.

— Гораздо лучше, — ответил я и, подавшись вперед, продолжал: — Знаешь, сегодня со мной случилась странная вещь. Во время утренней прогулки я купил в магазине тетрадь, такую удобную, такую красивую, что сразу возникло желание что-то написать. Вернувшись домой, я сел за стол и проработал два часа кряду.

— Отличная новость, Сидни. Ты снова в седле.

— Сюжет, связанный с Флиткрафтом.

— Еще лучше.

— Время покажет. Пока это всего лишь черновые наброски, не бог весть что. Но тетрадь меня так зарядила, что я жду не дождусь завтрашнего продолжения. Она очень приятного синего цвета, твердые корочки, коленкоровый переплет. Сделана в Португалии.

— В Португалии?

— Так написано на задней стороне обложки. Точнее не скажу.

— Где же это ты раздобыл такой раритет?

— В нашем квартале открылся новый магазин. «Бумажный дворец», хозяина зовут Чанг. У него было таких четыре.

— Я эти тетради всегда привозил из Лиссабона. Они очень удобные и очень надежные. В них начнешь писать, и больше тебе ничего другого не надо.

— Вот-вот. Как бы это не стало наркотиком.

— Наркотик — слишком сильно сказано, но то, что они таят в себе большой соблазн, это точно. Будь осторожен, Сид. Я пишу в этих тетрадях всю жизнь и знаю, что говорю.

— Ты словно предупреждаешь об опасности.

— Зависит от того, что ты пишешь. При всей своей дружественности эти тетради могут быть жестокими, и в них можно запросто потеряться.

— Ты не производишь впечатления потерянного человека, при том что у тебя на столе лежит такая же тетрадь.

— Перед возвращением в Нью-Йорк я сделал большой запас. Та, что ты сейчас видел, к сожалению, последняя и почти вся исписанная. Значит, их можно купить в Америке? А я уже собирался заказать в Португалии новую партию.

— Этот китаец мне сказал, что компания-производитель приказала долго жить.

— Плохо мое дело. Но ничего удивительного. Наверняка на них не было большого спроса.

— Если хочешь, в понедельник я куплю тебе такую.

— Синюю?

— Синих больше не осталось. Только черная, красная и коричневая.

— Жаль. Я запал на синюю. Похоже, мне теперь придется менять свои привычки.

— Забавно. Когда сегодня утром увидел эту стопку, я тоже сразу выбрал синюю тетрадь. Меня к ней как будто потянуло. Что бы это могло значить?

— Только одно: что у тебя, Сид, не все в порядке с головой. Как и у меня. Чего еще ждать от людей, которые пишут книжки?

В субботу ближе к ночи Нью-Йорк превращается в Вавилон, а в тот вечер улицы были особенно запружены, и, все время застревая в пробках, мы добирались до дому больше часа. Когда мы вышли от Джона, Грейс сразу поймала такси, но, услышав, что нам надо в Бруклин, водитель заявил, что у него мало бензина, и отказался нас везти. Я хотел устроить скандал, но Грейс деликатно взяла меня за руку и вытащила из машины. Других вариантов не было, и мы пошли пешком в сторону Седьмой авеню, прокладывая себе дорогу сквозь толпу горластых пьяных юнцов и попрошаек с безумными глазами. Вест-Виллидж бурлил, как кипящий котел, это был форменный бедлам, в котором в любую минуту могло вспыхнуть насилие, и, чувствуя физическую слабость посреди этой возбужденной толпы, я вцеплялся в локоть Грейс, чтобы не потерять равновесие. В ожидании такси мы простояли на углу Бэрроу и Седьмой минут десять, и за это время Грейс раз шесть извинилась передо мной за то, что выволокла меня из той машины: Если бы я позволила тебе покачать права, ты бы сейчас не мерз на ветру. Просто выяснять отношения с каждым идиотом — это выше моих сил. У меня сдают нервы.