Герберт Розендорфер: Кадон, бывший бог

О Гефиона! Мрачная Гефиона. Скорбит ли твоя редкая растительность (лишайники, мхи, чахлые травинки, какие-то убогие кустарники, я в них не разбираюсь, так что не спрашивайте меня об их ботанической классификации) о своей судьбе, о том, что уродилась именно здесь? На этой голой скале, где должна провести всю свою единственную жизнь? В то время как другим повезло вырасти в Тоскане?

Г-н Эпископи, утверждавший, что разбирается в ботанике, опознал кое-какие мхи и травы и, кстати, еще пару грибов – попробовав один такой гриб с голодухи, г-н Трупли тут же скрючился в судорогах, долго хлебал морскую воду и наконец помер в страшных мучениях. Это был первый покойник среди нас, уцелевших. На третий день после кораблекрушения мы за одной из скал, там, где «сиденье» кресла уже переходило в спинку, то есть в еще более высокий обрыв, обнаружили кустик с красноватыми ягодами. И, хотя цвет их был не так уж ярок, он показался нам сенсацией, настоящим цветовым чудом. Г-н Эпископи сказал, что это голубика.

– Какая же это голубика, если она красная? – возразил я.

– Осенью ягоды голубеют, – сообщил он.

Знать бы еще, когда здесь осень. Если она вообще когда-нибудь наступает (мы вышли из Капштадта весной). Во всяком случае, г-н Эпископи до нее не дожил: уже на второй неделе он был призван в край своих вечных матрасов. Несмотря на предостережение г-на Эпископи, тромбонарь Придудек съел тогда несколько ягод. Но с ним ничего не случилось.

– Похоже, – шепнул мне фон Харков, – что парней из Мудабурга ничто не берет.

О мрачная Гефиона! О брачная Гефиона, блаженномученица, святая! Беата Гефиона, Санта-Гаффиона, Айя Эфь-она, и что там еще есть в южных языках, столь тщательно избегающих окружать тебя колючим сиянием шипящих! О св. Гфионна, богиня из рода асов, или ванов, покровительница невест! Ora pro nobis! [2]

Неужели это ты, подобрав в своем краю блаженных обломок этой злосчастной скалы, бросила его в это море? Не потому ли лайнер, на котором мы пустились в этот дурацкий круиз (выйдя то ли из Сантьяго-де-Чили, то ли из Капштадта, не помню), назывался «Бл. Мца Гефиона»?

Так что вот так. И при этом покровительница девственниц. Ora pro nobis. Может, у тебя даже есть церковь в Риме, какая-нибудь Санта Гефиона на римском холме Яникулум? Построенная мастером Борромини году в 1650-м?

Ora pro nobis. Помоги нам перебраться через горный хребет, возвышающийся над уровнем моря на девятьсот метров. Никто из нас восемнадцати, конечно, не представляет себе, что может быть там, по ту сторону, однако все уверены, что хуже, чем здесь, не будет.

О Гефиона, покровительница девственниц, готовая раздвинуть ляжки за дешевую брошь, неужели ты и вправду извлекла из пространства-времени и швырнула в воду этот остров, названный мной в твою честь, когда однажды неслась над морем на колеснице, запряженной четырьмя волами, которые были твоими собственными сыновьями?

Ora pro nobis, и пусть нам удастся добраться до (спасительной?) седловины. Девятьсот метров над уровнем моря. Ora pro nobis. (Кому ты, кстати, будешь молиться? Мне? А ты веришь в меня? Только за то, что я верю в тебя, Гефиона, Гэффиона, Каэвионна, Эфьона? Достаточно ли богу, например, богу Кадону, то есть мне, верить в самого себя, чтобы считаться богом?) Нас теперь больше не восемнадцать. Всех дам смыло штормом, как и профессора Рельс-Рейса, который выл, как ракета на старте, когда его уносил черно-серый вихрь, плюс (минус) погибший от грибов г-н Трупли, итого семь, значит, всего осталось одиннадцать. Как раз одиннадцать визитных карточек было у Матрас-Епископа. Случайно ли это совпадение? Короче, на второй неделе мы решили ползти наверх.

Я хотел создать мир. Я бы создал его на свой лад, раз уж я бог Кадон. Но меня опередили. Чем больше в бога верят, тем он сильнее как бог. Я тогда этого не знал, а тот, Другой, знал очень хорошо. Он вывел своего Авраама из Ура Халдейского и, как тот потом любил хвастаться, пообещал ему, что сделает потомство его многочисленным, как песок земной. Это, конечно, было преувеличение, однако впоследствии «семени Авраамову» и в самом деле удалось довольно сильно размножиться.

В меня же, не успевшего вывести из Ура Халдейского своего Авраама, или Бэ, или хотя бы Вэвраама (каких там, надо полагать, тоже хватало), не верит никто, и я сижу теперь на этом клочке суши, которому сам же дал имя Гефионы и который даже не имею права называть «богом забытым», потому что я-то тут. Я, бог Кадон.